Однако она еще владела собой.
А в комнате все отчетливей слышались крики и от грохота падающих стен и перекрытий содрогался дом.
«Тише… тише… тише… Господи Иисусе, смилуйся!..» — из последних сил взывала она к Божьему милосердию.
Пан Адам то и дело останавливал ее и тревожно прислушивался.
— Кричат… Кажется, на фабрике Кароля… Анка, поди посмотри, что там такое.
Она посмотрела…
И из соседней комнаты увидела: полыхает уже вся фабрика. Пожар свирепствует, как ураган, вздымая высоко к небу языки пламени.
— Ничего… Это ветер шумит… Страшный ветер… — прошептала она, с невероятным усилием подавляя волнение.
От страха, отчаяния, растерянности перехватывало горло, она задыхалась. И одно только было ей ясно: если старик узнает о пожаре, он умрет.
«Что же делать?.. Почему нет Кароля?.. А вдруг загорится дом?..» — огненной молнией проносилось в голове, вселяя безграничный ужас и лишая ее последних сил.
Нет, читать она больше не могла.
Пошатываясь, ходила взад-вперед по комнате, с шумом пододвинула чайный столик.
— Ветер разбушевался… Помните, какой был ветер тогда в Курове?.. Сколько в тополиной аллее переломало и вывернуло с корнями деревьев… Боже, как мне было страшно… До сих пор в ушах стоит ужасный этот шум… треск… стоны падающих деревьев… жуткое завывание ветра… Боже, Боже, до чего же страшно… — У нее осекся голос, мгновенье стояла она неподвижно и, помертвев от страха, прислушивалась к нарастающим звукам пожара.
— Там что-то случилось, — заметил больной, делая попытку встать.
Стряхнув с себя оцепенение, она, как могла, успокоила его и, пройдя в гостиную, с невесть откуда взявшейся силой придвинула к открытой двери фортепиано и заиграла какой-то оглушительный, бравурный марш.
И заглушая шум пожара, дом наполнили звуки неистового веселья, они неслись в бешеном галопе, кружились в вихре, взрывались диким хохотом, низвергались искрометными каскадами. Пан Адам успокоился и даже как будто повеселел.
Анка изо всех сил колотила по клавишам, с жалобным стоном лопались струны, но она не слышала; по лицу струились слезы, но она не сознавала, что плачет. Ничего не видя, не понимая, она играла, как автомат, движимая лишь одной мыслью: спасти старика.
Вдруг дом содрогнулся, со стен попадали картины, и раздался такой страшный грохот, словно разверзлась земля.
Пан Адам кинулся к окну, сорвал шторы, и зарево пожара, кровавым потоком хлынув в комнату, ослепило его.
— Фабрика! Кароль! Кароль!.. — диким голосом закричал он и, схватившись за горло, упал навзничь.
Он корчился в судорогах, дергал ногами, теребил коченеющими пальцами плед и хрипел, как удавленник.