Точно неизвестно, почему Кабри вместе с русскими покинул остров. В своих мемуарах, опубликованных впоследствии во Франции, Кабри писал, что «на банкете я много выпил, и адмирал решил оторвать меня от моего нового отечества, жены и детей…». В свою очередь, Крузенштерн сообщал, что плохая погода вынудила его срочно покинуть остров. «Я вынужден был взять с собою француза», — заключает адмирал.
Сегодня трудно установить истину. Однако достоверно известно, что татуированный Кабри прибыл к берегам Камчатки, а затем через Сибирь отправился в Петербург. Своим появлением он, конечно, произвел огромную сенсацию и даже был представлен императору Александру I. Следующие тринадцать лет, а следовательно, и в период наполеоновских войн он жил в России, где какое-то время преподавал навигацию в Кронштадтском морском училище. В 1817 году Кабри оказывается во Франции. В Версале его представили королю Людовику XVIII, который назначил Кабри — ветерану давно минувшей войны — небольшую пенсию. Сумма оказалась столь незначительной, что вернуться к своей семье на Маркизские острова он уже не мог, хотя страстно мечтал об этом.
С тех пор печальная судьба «принца» с Маркизских островов принимает еще более трагический оборот. Кабри стал (без особого, впрочем, успеха) демонстрировать на ярмарках свое татуированное тело. Он скитался по Франции, много болел и сильно тосковал по солнечному острову. Наконец болезни свели Кабри в сентябре 1822 года в Валансьенне в могилу. После его смерти нашелся любитель, пожелавший купить… кожу бывшего «принца»-матроса и сделать… чучело. Городские власти были так этим напуганы, что Кабри похоронили в одной могиле с двумя другими покойниками, чтобы таким образом избежать возможности тайной эксгумации «принца» с Маркизских островов.
Подветренные острова
Маленькая шхуна «Ваиатеа», пропитанная отвратительным запахом копры, отходила ночью на острова Раиатеа и Борабора. Я очень обрадовался этому обстоятельству. Полуобнаженный капитан в узорчатой набедренной повязке согласился взять меня на борт в качестве второго пассажира. Устроился я прямо на палубе, ни о каких каютах не могло быть и речи. Впрочем, и не надо. Устроился на шхуне на переднем люке рядом с седовласым мужчиной с удивительно свежим лицом. Швед — старожил (sic!), он уже полвека живет на островах Общества.
— Моя жена родилась в Раиатеа. Она умерла, бедняжка. Еду навестить внуков, — вступает в разговор со мной швед.
Пожилые люди всегда охотно предаются воспоминаниям.
— Мне было лет десять, но я хорошо помню, как германские корабли бомбардировали Папеэте. Это был ужасный день. Тогда погиб мой друг Пьер.