Мне, пианисту из «Мартини-бара», до сих пор не приходилось сталкиваться в жизни с чем-то, что бы я мог счесть за колдовство. В ее же глазах цвета охры, горящих диким огнем, я вижу многое, что принимаю за иное, и эта неопределенность затуманивает все мои мысли. Однако я убежден: это незначительная плата за ее компанию, еще меньшая, нежели кровь, которую она забирает. Мне казалось, нужно описать какую-нибудь мечту, попробовать воплотить ее в слова. Из окна возле моей кровати поверх крыш домов можно увидеть остров Рузвельта, Ист-Ривер, Бруклин и бело-голубое туманное небо, не меняющееся в этом городе ни зимой ни летом. Затрудняюсь объяснить почему, но, глядя на это небо, я думаю о ней. Поначалу я решил записать свои мысли и прочесть ей при нашей следующей встрече, но затем забеспокоился — вдруг она поймет их смысл не так, как мне хотелось бы, приняв лишь за ответ на ее приношение. Мои же слова могли бы обидеть ее, а после всех наших ночей и грез я не смогу существовать без нее — моя жизнь остановится. Так и есть.
Вдали, за пеленой пыли и песка, окружавшей меня со всех сторон, виднелись очертания города. Я понимал: зайди я так далеко, мне никогда не найти дороги домой. В городе все иначе. Я знал: она бывала в городе, ходила по его улицам, разговаривала на его диалектах, посещала его притоны и курильни опиума; ей знакомо зловоние сточных труб и ароматы магазинов; она повидала и высший свет, и самые низы. Я следовал за ней, поднимаясь и спускаясь по дюнам — этим огромным, выше моего роста, песчаным волнам, созданным ветром. Ее свиту составляли шакалы, коршуны да черные колючие скорпионы, и среди них не было места страдающим от жажды лошадям. Временами я мог разглядеть ее сквозь жалящую пелену песка; в иные моменты мне казалось, будто я абсолютно один среди завывающего урагана, чей голос подобен стону тысяч женщин, оплакивающих своих мужей, павших на каком-то аравийском поле битвы за тысячу лет до моего рождения. По коже поползли мурашки, биение сердца громкими ударами отдавалось в ушах. Я потерялся в пустыне; подумав было, что никогда больше не увижу ее, на мгновение разглядел сквозь бурю: словно животное, высматривающее добычу на ужин или стремящееся утолить жажду, она припала к укрытию из развалин, созданных и искаженных за долгие тысячелетия действием песка, ветра и времени. Она ждала меня у входа в разрушенный замок. Я почувствовал ее нетерпение — оно имело запах имбиря, ее жажду и аппетит, а ветер все увлекал меня вперед. Она повела меня вглубь, прижавшись губами к моему уху, и сквозь ураган я слышал ее шепот. Она говорила о Джейкобе Вирее Моулде — архитекторе, построившем фонтан на Вишневом холме. Он приехал в Нью-Йорк в 1853-м или в 1854-м, а может, в 1855-м, для того чтобы спроектировать и построить Церковь Всех Душ. По ее словам, этот набожный человек был автором иллюстраций к «Элегии, написанной на сельском погосте» Томаса Грея, а также к Книге Общей Молитвы. Он скончался в 1886-м, с ее именем на устах, так как также был влюблен в дочь Лили. Мне хотелось спросить, откуда ей известны эти вещи, — вероятно, она проводит дни напролет в библиотеках? Кроме того, меня интересовало, следует ли из ее слов, что она убеждена, будто я влюблен в нее, но в ту самую минуту узкий коридор, по которому мы следовали, свернул влево, и внезапно перед нами открылся просторный, освещенный светом факелов зал.