— Застрелите ее, родные, она песни поет, — пожаловался Василий Парамонович.
Действительно, там, далеко внизу, Ольга Христофоровна, досчитав до девяноста девяти, прервала счет и запела:
— Как дело измены, как совесть тира-а-а-а-на
Осенняя ночка! темна!
Темнее той ночи встает из тума-а-ана
Видением мрачным! тюрьма!
— Это ничего, это она про Ватикан, — прислушался Перхушков. — Это можно.
— Не надо стрелять, ее просто поймать нужно, — пожалела и Антонина Сергеевна. — Она неплохая.
— Как же не стрелять, когда она вон — как на ладони, — поразился Змеев. — Амангельдыев, подай ружье.
Полковник вскинул ружье и выстрелил. Ольга Христофоровна упала с коня.
— Вот и не поет, — пояснил полковник. — Давайте еще выпьем. Огурчики хороши.
— Ну что же вы делаете? — закричал Ленечка. — Что же вы в людей стреляете?
Но его никто не слушал.
— Стрелять — это красиво. Это волнует, — рассказывал Змеев разгоряченным товарищам. — Ведь что мы в жизни ценим, — из удовольствий, я имею в виду? Мы ценим в огурце — хруст, в поцелуе — чмок, а в выстреле — громкий, ясный бабах. Сейчас лесами сюда шли, вдруг откуда ни возьмись — негров куча. Вот вроде этой гражданочки, — показал он на Джуди. — Все белой краской раскрашены, в носу перья, в ушах перья, даже, простите, при дамах не скажу где, так там тоже перья. Отличная боевая цель, игрушечка. Очень хорошо постреляли.
— Кто-нибудь живой остался? — спросил Ахмед Хасянович.
— Никак нет, гарантирую — никого. Все чисто.
— Ну и ладно. Убираем дирижабли. Отбой, — вздохнул Ахмед Хасянович.
— Пусть повисят! — закричал захмелевший Василий Парамонович. — Ведь красота-то какая, а? Как все равно голуби серебряные. Помню, мальчонкой я голубей гонял. Рукой взмахнешь, а они — фрррр! — и полетели! И так трепещут, трепещут, трепещут! Эх!
— Ну, по последней — и на машине кататься, — предложил полковник. — Как, молодежь? Грибов поищем!
— Едем, едем, — просила Светлана, любуясь полковником. — Хочу грибов, грибов!
— Амангельдыев, па-а-а гри-бббы!!!
Трудно было сказать в хмелю и суматохе, кто куда сел, лег, встал и кто на ком повис, но мы, сплетясь в живой клубок, уже неслись в «Мерседесе» по кочкам и корням, и сосны проносились мимо, сливаясь в плотный забор, и лесная малина хлестала по стеклам, и пищала Джуди, отпихивая толстый живот заснувшего Василия Парамоновича, и блеяла Антонина Сергеевна, и Спиридонов, зажатый где-то под потолком, исполнял чей-то национальный гимн, и никто не делил нас на чистых и нечистых, и откуда-то взявшийся закат пылал, как зев больного скарлатиной, и рано было выпускать ворона из ковчега, ибо до твердой земли было далеко как никогда.