Проводив Анежку, он взял меня за руку, и мы вошли в класс. Пан учитель снял шапочку, дети все как один встали и поздоровались. Он ласково им ответил и спросил:
— Все ли вы здесь, дети мои? Никто не отсутствует?
— Никто! — хором ответили школьники.
— Я рад это слышать. Теперь у вас будет на одну девочку больше. Я привел себе новую ученицу, а вам подружку. Надеюсь, вы отнесетесь к Бетушке хорошо, будете любить ее? — сказал пан учитель, показывая на меня.
— Будем! — откликнулись девочки. Мальчики смотрели на меня, но не ответили ничего. Потом пан учитель усадил меня за третью парту рядом с Барушкой, дочкой пекаря, спросил, все ли необходимое я взяла с собой, увидев книжку, поинтересовался, умею ли я уже читать, показал, куда я должна класть сумку, как надо сидеть.
Иногда я искала взглядом розгу, скамью для дураков, мешочек с горохом, на который девочек ставят коленями, черную доску и другие страшные предметы, о которых я слышала дома. Но в хвалинской школе не было ни скамейки для дураков, ни розги, ни черной и никакой другой позорной доски. На передней белой стене находилась чудесная картина «Христос благословляет младенцев». Над столиком пана учителя висели портрет государя императора и виды Праги, на боковой стене — карта Чехии, а в рамке под стеклом — чисто переписанное поучительное изречение, обычно каждую неделю новое. В понедельник на уроке чистописания пан учитель вывешивал изречение, которое было лучше всего написано на предыдущей неделе. На этих уроках мы писали всего одно изречение. Сперва пан учитель показывал, как пишутся отдельные, трудные или малознакомые буквы, а мы вслед за ним писали их на дощечках и в тетрадях. То же и со словами — сначала писал их целиком, тут же проверял, у кого как сделано, и, увидев, что получается, выписывал целое, но только одно и короткое изречение. Оно всегда содержало мораль и было кратким, писали мы его весь урок, а пан учитель находился рядом и всегда мог помочь. Изречение надолго оставалось в памяти. Лучшее из написанного удостаивалось чести быть помещенным в рамку под стекло, где оставалось до следующего понедельника.
Угол около двери занимала облицованная зеленым кафелем старинная печь, от которой зимой исходило приятное тепло. Сквозь три окна на противоположной стороне класса виднелся замок, позади него — зеленые холмы и сосновая рощица. Возле печки стоял шкаф, в котором хранились сочинения и другие школьные принадлежности.
Когда пан учитель впервые при мне раскрыл шкаф, Барча толкнула меня локтем, кивнула головой на книгу в красном переплете с золотым обрезом и шепнула мне: