— Этот дом и сейчас стоит, — сказал Степка. — Дом двадцать. Там Вовка Пончик живет.
— Ну что же, может, и Пончик живет, — согласился дед. — А в то время он принадлежал одному петербургскому богачу — Гольцеву. Ростовщик он был известный. Ты знаешь ли, кто такие ростовщики?
— Знаю. Это которые до революции деньги взаймы давали.
— Давали-то давали. Да под заклад. Несли к ростовщикам люди с бедности — кто — часы, кто — кольцо, кто — ложку серебряную… А выкупать их надо было с процентами. Так что не все и выкупали. Да. Вот и жил этот Гольцев в Петербурге. Он из немцев был. Его предки в Россию из Германии приехали, считай, при царе Алексее Михайловиче. Фон Гольц была тогда их фамилия.
Все это Степка знал. В краеведческом музее он видел картину, где были нарисованы бедная деревушка с покосившимися избами, ветхие крылечки, голые деревца и богатый дом с колоннами — особняк помещика Гольцева.
— Обрусели тут фон Гольцы, — продолжал дедушка Арсений, — немецкую фамилию свою на русскую переделали. А как были немцами, так и остались. Имена своим детям и внукам давали сплошь немецкие. Последнего Гольцева Генрихом звали. И слуг в большинстве держали из немцев. Вот и тут у них немец жил, вреднющий старик, Людвиг. Людвиг… Эх, фамилии сейчас не вспомню. Одним словом, злой был старик немец. Боялись мы его — страсть! А в подвалы все-таки бегали прятаться.
— Дедушка, — спросил Степка, — а для чего Гольцеву подвалы были нужны?
— Да кто ж его знает! — пожал плечами дед. — Кто говорил — раньше там один из Гольцевых томил крепостных крестьян за провинности. Вроде тюрьмы у него были подвалы. А может, просто как кладовые. У Людвига, я помню, там хранились всякие овощи. Картошка, морковка, свекла. Он по соседним деревням по дешевке все это закупал и отправлял в Петербург хозяину своему. Ух, и гонял же он нас из тех подвалов! Только поймать никого не удавалось. Прытки у нас были мальчишки.
Вот как-то раз спрятались мы от «казаков» в подвалах. А немец-то нас и подстерег. Кинулись мы от него врассыпную. А я нескладный был, длинный. О собственную ногу споткнулся и упал. Ну и попало мне по первое число. И за уши он меня драл, и за волосы таскал, и хворостиной стегал… Одному мне за всех пришлось отдуваться. Таскает он меня, бьет, а сам все по-немецки приговаривает. Не помню, как уж я от него вырвался. Бегу домой, а сам реву. А дома мне еще от матери влетело: не ходи, не лазь куда не надо.
Дедушка Арсений помолчал и закончил, усмехнувшись:
— Вот с тех пор и невзлюбил я немецкий язык. Как услышу, так и уши горят, и немецкую розгу вспоминаю.