Его выбор — повернуться спиной к обществу, предпочесть жизнь отщепенца, принять все, что этот выбор за собой влечет: нищету, изоляцию, презрение. Это не страх перед жизнью, это совсем другое. Устроенный быт требует слишком высокую цену. У него нет даже книг. Нищета и отсутствие какой-либо собственности — логическое продолжение избранного пути. Все ценности этого мира идут в обмен на другое, более ценное. Точка невозврата пройдена, для него уже невозможно вернуться и участвовать в жизненном забеге вместе со всеми.
Он накладывает на себя обет нищеты, нестяжательства, безбрачия, получая за это блаженство независимости от мира сего. Писательство как юродство. Но не тяжелое, поучающее и обличающее, с веригами и публичными самоистязаниями, а легкое, никому не видимое, радостное. Его радость — плоть от плоти той радости, которая переполняла говорившего с птицами Франциска.
Шибли вспоминает, как Вальзер сказал ему: «Я все равно не брошу мою работу. Она, несмотря ни на что, делает меня счастливым человеком. Хотя я и знаю, что в обществе меня держат за сумасшедшего <…> или за люмпена и тунеядца. Но это не так важно. Судьба не захочет сотворить из меня второго Генриха фон Кляйста. — Он усмехнулся: — Нет, счастья больше, чем страдания. Правда».
Он не отвернулся от жизни. Он выбрал свободу творить. Творчество — это проявление высшей любви к жизни.
С наступлением войны Швейцария тоже объявляет мобилизацию. Призывают всех мужчин, способных носить оружие. Генералы и газеты всей Европы, в том числе и нейтральной альпийской республики, требуют умереть за отечество. Страна, затерявшаяся посреди полей мировой войны, напоминает хрупкую вазу в посудной лавке, в которой дерутся слоны.
Вальзера призывают, и он становится рядовым 134-го стрелкового батальона. Раз в год его забирают на несколько месяцев служить в отдаленных горных районах. Он будет вспоминать потом, как офицер орал на него перед строем: «Вальзер, ты не солдат, а говно!» И солдатом он был никудышным.
В периоды между военными сборами он пишет. Не о войне. О своих прогулках.
Быть не от мира сего — это не капитуляция, не сдача оружия, не бегство от чудовищной реальности мировой катастрофы, это выбранная позиция, его укрепрайон, линия обороны. Это контратака и создание контрреальности.
Его келья — это поля и леса вокруг Биля, горы и озера. Его келья — он сам. Даже на прогулке.
Для затворника, добровольно взявшего на себя обет одинокого служения — послушание перу, выход из его писательской каморки является больше, чем прогулкой, — это его единственная возможность связи с внешним миром. Прогулка как шов с реальностью.