Подумаешь, пятьдесят три! Кто-то и в восемнадцать, как в пятьдесят три. Теперь каждый год как десять. И летят еще, заразы. Что жила, что не жила… Сеня умер, Борька – отрезанный ломоть. Я ему зачем? Кто о матери-то помнит? Катька вырастет, замуж выйдет – пока, мама, скажет и упорхнет. А я с кем? С кем я-то останусь?
А что я? Катьке ведь тоже отец нужен! Нужен? Нужен. Пусть будет. Школу окончит, аттестат получит, а в зале – кто? Мама с папой. Ну не нравится он ей. Так она его не знает. Отмоем, причешем, нарядим – не стыдно будет людям показать. Я что? Девка? По чужим кроватям шастать?!
– Что ты все на Катьку киваешь? Выросла уж твоя Катька! – горячилась Татьяна Александрова, буквально наскакивая на Антонину, в последнее время задумчивую и молчаливую. – Поживи же ты немного для себя!
Самохвалова нехотя подняла голову. В преподавательской, кроме них двоих, никого не было – шли занятия.
– То-о-о-ня! – коршуном кружила Адрова над крупным телом опечаленной подруги. – Ты на себя посмотри!
Антонина Ивановна послушно посмотрела на себя в зеркало, висевшее над полкой с журналами.
– Ну-у-у-у…
– Что «ну-у-у-у»? – передразнила коллегу Самохвалова.
– А то «ну-у-у-у»! Тебе сколько?
– Пятьдесят три.
– А Катьке сколько?
– Двенадцать.
– Школу закончит в семнадцать, тебе будет пятьдесят восемь.
– Пятьдесят восемь, – согласилась Антонина Ивановна.
– Какие шансы?
Самохвалова промолчала.
– Молчишь? Молчишь! А я тебе скажу: никаких. В шестьдесят лет…
– В пятьдесят восемь, – поправила Адрову Антонина Ивановна.
– В шестьдесят лет… у бабы никаких шансов! Только если молодой. Так молодой-то тебя и не захочет, а мужики в шестьдесят, прости, Тоня, – старые пердуны. Сколько твоему-то?
– Шестьдесят…
Татьяна Александровна залилась краской, а через секунду – заразительным смехом.
– И ка-а-к? Мы капусту рубим, рубим? Мы морковку трем, трем? Ничего еще? Стар, да удал?
Самохвалова захихикала…
– Ну вот, – примиренчески заговорила Татьяна Александровна. – А ты говорила «старый пердун»…
– Я не говорила.
– Не говорила? – притворно изумилась Адрова. – А кто ж это говорил?
– Так ты и говорила.
– Я-а-а-а? Ну… так я прошу прощения. Не знала деталей. Он хоть кто, Тонь?
Самохвалова не успела ответить, как в дверь преподавательской постучали и, не дожидаясь разрешения, вошли. На пороге стоял курсант из Никарагуа, всем своим видом демонстрируя почтение и покорность:
– Антяниня Иванявня! Можня просить?
– Слушаю вас, курсант Аргуэйо.
– Антяниня Иванявня, просить ситать! – курсант протянул Самохваловой конверт.
– Что это?
– Ситать!
Антонина Ивановна рассмотрела конверт и ничего на нем не обнаружила.