Дороти ловко всыпала порошок в чашку и улыбнулась секретарю. Когда Джексон вышел, она достала из саквояжа другой порошок и аккуратно высыпала его в чашку секретаря.
Через десять минут Джексон, сидевший над каталогом библиотеки, широко зевнул и уткнулся носом в коленкоровый переплёт. Ива послушала ровное, безмятежное дыхание, тихо поднялась и погладила спящего по голове.
— Бедный, бедный, — сказала она нежно и пошла к дверям.
Едва она выглянула из кабинета, как вновь скрылась за дверью, оставив щель для наблюдения: На лестнице послышались голоса, мужской и женский. По лестнице шла высокая, статная горничная со стопкой белья на руках и метёлкой для вытирания пыли подмышкой. За ней неспешно поднимался пожилой слуга. С площадки они повернули налево — в тот коридор, который располагался по другую сторону от лестницы. Слуга открыл ключом вторую или третью по коридору дверь, они вошли и их голоса стали приглушёнными. Вероятно, они должны были приготовить комнаты для гостей лорда Карниваля.
Скорее всего, слуги также уже были поставлены в известность о предстоящем увольнении. «… И уже вручил рекомендательное письмо, очень милое…» — донёсся голос горничной, а приятный баритон ответил ей: «Несомненно, Адель, вам следует туда съездить в ближайшее время. Найти хорошее место так трудно!».
Когда их шаги стихли на лестнице, Ива вышла из секретарской и направилась прямо к двери кабинета его светлости. Из спальни слышался тонкий, дребезжащий храп Карниваля. Она вынула из сестринского платка шпильку, осторожно просунула её в замочную скважину и с удивлением обнаружила, что дверь не заперта.
Внутри у Ивы был особый компас, некий чувствительный (хотя и весьма капризный) прибор, который вёл её к тому, что спрятано от глаз, но доступно внутреннему взору ясновидящей. Лёгкий холодок в груди, покалывание в кончиках пальцев, смутное беспокойство в желудке, иногда даже вдруг подкатывающаяся тошнота — ощущения не из приятных, иногда даже просто болезненные, но они чувствительно и однозначно показывали присутствие сокрытого. Бледные отпечатки слов были для внутреннего чувства Ивы, словно камертон для чуткого инструмента. Теперь, точно настроенный, этот инструмент чутко отзывался на присутствие утаённых предметов.
Ива быстро зашла в кабинет. По сравнению с тем, что она видела здесь позавчера, в кабинете царил хаос. Витрина была пуста. Но на небольшом столике у камина стоял открытый ящик, в который были аккуратно сложены артефакты, переложенные мягкой бумагой. На рабочем столе были разложены кожаные папки и разрозненные листы. Именно здесь, подле стола, находилось то самое, что так возбудило её чувства. Ива внимательно осмотрела стол, но ни массивный письменный прибор, ни книги не таили ничего экстраординарного. Её беспокойство росло, она подняла глаза, и взгляд её остановился на маленькой тёмной картине: На стене за креслом Карниваля висел небольшой голландский натюрморт. Очень тёмных красок, прекрасный лейденский «мементо мори» с атрибутами учёности. Ива внимательно всматривалась в тёмную поверхность, словно пытаясь проникнуть за толстый слой старого потрескавшегося лака, за выпукло положенные краски, прямо к поверхности изображённого в натюрморте стола, на котором в продуманном, несколько нарочитом беспорядке лежали приоткрытые книги, свернувшиеся по краям географические карты, остро очиненные перья. Стояла чернильница с присохшей к горлышку мухой. И над этим всем ухмылялся человеческий череп с глумливым выражением пустых глазниц и беззубой челюсти.