День клонился к вечеру, в рощах уже залегла ночь. На борту всяк занимался своим делом: Андрон разбирался со снастями, Димитрий крутил что было велено, Прохор чинил просохшие штаны, причём чувствовалось, что делает он это не впервые. Игла сновала бойко, сноровисто. Так и поблёскивала, так и поблёскивала…
— Чёрт… — тоскливо произнёс Димитрий, отрываясь от линзочки своей дальнобойной машинки. — Она или не она?
Игла застыла, не завершив стежка. Прохор отложил рукоделье и медленно повернулся к Уарову.
— Ты что, бабу в прошлом ищешь? — Вопрос прозвучал то ли укоризненно, то ли угрожающе.
— Ну да…
— Зачем?
Уаров замялся.
— Пристрелить, — ответил за него Андрон. Иногда он бывал удивительно циничен.
— Это правда?
— Ну почему обязательно пристрелить? — жалобно вскричал Димитрий. — Усыпить, перебросить в другое время…
Прохор недоверчиво посмотрел на него, понял, что собеседник не шутит, и, презрительно фыркнув, принялся шить дальше.
— Как? — мрачнея, спросил Андрон Уарова.
— Что «как»?
— Как перебросить?
— Ну… с помощью вашей машинки, разумеется…
— Ты ж мне её одноразовую заказывал!
Уаров со страхом посмотрел на умельца.
— Баламут… — безнадёжно определил тот. — Ладно. Вы двое тогда поморячьте, а я посмотрю, что там в ней ещё можно сделать…
Сходил принёс газетку, чтобы было на чём раскладывать запчасти, и отодвинул Димитрия от агрегата. Тот потоптался немного за плечом мастера, а потом платформа пошла в поворот — и пассажир с телохранителем, бросив всё, занялись парусом.
— Так почему не пристрелить? — сердито поинтересовался Прохор сразу по завершении манёвра. — Оно и надёжнее. У меня тут, кстати, недалеко ствол прихоронен…
— Женщина… — с укоризной напомнил Уаров. — Да и негуманно…
— А они с нами гуманно поступают?! — просипел Прохор — и стал даже страшнее, чем был.
Димитрий отшатнулся.
Надо полагать, у Прохора от бешенства перемкнуло голосовые связки. Пару раз он беззвучно открывал и закрывал рот, потом молча повернулся и пошёл дошивать.
— А я вот читал у одного четвертолога,[1] — как ни в чём не бывало подал голос Андрон, сосредоточенно разгребая узловатым пальцем разложенные на газетке детали, — будто Бог женщину вовсе не из ребра сотворил. Это только из приличия говорят, что из ребра, мол. Рёбра-то у нас все на месте, хоть справа, хоть слева. Не веришь — пересчитай… В мужском организме есть только один-единственный орган без кости…
— Язык? — машинально спросил ещё не отошедший от испуга Димитрий.
— Нет. Язык — это орган внутренний, он во рту живёт.
— А что же тогда? Ухо?
— В ухе — хрящ. И потом уши-то и у баб есть…