Песня Горна (Верещагин) - страница 2

> Бегом…

…По дороге он не упал ни разу, но заляпался грязью по самый пояс. Неизвестно, за кого приняла его старуха, когда мальчишка вломился – иначе не скажешь – в единственную комнатку, освещённую лампочкой на голом шнуре. Во всяком случае, от стола, на котором стояли несколько бутылок и стакан, она не отсела и по мальчишке скользнула равнодушным взглядом. Денис бросил ботинки на пол. В комнатке воняло грязью и сыростью, на стенах кое-где разливалась радужными пятнами бугристая плесень. Из полутьмы по углам топорщилась какая-то мебель. «Какая же я скотина, – вдруг отчётливо подумал Денис. – Развлекался с ним, слушал, как он поёт, снисходительно таскал его, где мог, вроде бы беспокоился, если он долго не показывался. А посмотреть – где он живёт, как?! – даже не сунулся… А ведь он называл мне адрес. Называл, и я его запомнил». …Денис не сразу увидел Володьку. А когда увидел и подошёл ближе – то испугался. Володька лежал под тонким одеялом на большущей грязной кровати. В правой руке мальчик стискивал очки подполковника Бородина – как последнюю надежду… которая, должно быть, уже не помогала. Он смотрел на Дениса, и сперва тот обрадовался, что Володька в сознании… но уже через секунду понял: нет. Большие блестящие глаза не видели ни Дениса, ни комнаты. Они видели что-то ужасное и неотвратимое – так явственно видели это за спиной Дениса, что тот оглянулся в угол, в самый чёрный и самый грязный… и почувствовал, как по всему телу зашевелились волоски. Володька не галлюцинировал. Нет. «ОНА здесь», – потерянно подумал Денис. Эта мысль не имела никакого отношения к суеверию, над которыми Денис – пионер – посмеялся бы и сейчас. То, что видел Володька, было таким же невидимым… и реальным, как пожиравшая его болезнь. В углу тесной хибарки стояла Смерть. Заставив себя отвернуться от угла, Денис присел на кровать. От Володьки несло жаром и, когда Денис первым делом приложил датчик к подмышке мальчика – приподняв вялую огненную руку, похожую на наполненный густой горячей жижей тонкий шланг, – то ужаснулся. У Володьки был почти сорок один градус. Губы мальчика покрывала белая корка, на щеках резко алели треугольные пятна. Володька дышал страшно – как будто выходил воздух из разорванного и грубо сжатого бумажного мешка. Володька пошевелил губами. Денис наклонился ближе, прошептал: – Ты что? – …гони… – выдохнул мальчик. – Про… гони… не хочу… с ней… с… тра… шна…я… Де…нис… – Я тут, тут! – почти выкрикнул Денис и осекся, сообразив: нет, Володька не видит его… здесь. А видит ещё где-то. И просит помочь. Спасти. Защитить. Денис опять оглянулся в угол. И готов был поклясться, что увидел. То, что он увидел, было так ужасно, что мальчишка едва не рванул опрометью из этого склепа. А главное он понял: ОНА может забрать и его. Походя прихватить. ОНА пришла за добычей – и не намерена от неё отказываться. Ей не привыкать забирать непоживших, не так уж давно она обожралась их жизнями – и сохранила жуткую силу, набранную в те холодные снежные годы отчаянья и беспросветности… …Но отступить он не мог. И не хотел – отступать. – Посмотрим, курва, – тихо проронил Денис. – Не нажралась? Так вот: пацана ты не тронешь. Он будет жить. Я так сказал. Мы так сказали. С нами тебе не сладить, жадная стервь… На миг он прикрыл глаза и представил себе серебряные жерла фанфар. Из них лилось солнце, пополам с торжественным звоном. «Отчич и дедич, ещё не так давно кончился ваш день, и вы по-прежнему тут, я знаю, – подумал мальчик отчаянно и истово. – Так помогите мне, вашему наследнику. Помогите мне справиться со Старухой, пришедшей не за своим!» [15 – Вообще-то Смерть в культурной традиции этого времени вовсе даже не старуха, а очень спокойная и безразличная женщина средних лет (Морана) (а Смерть на правой войне – и вовсе молодая весёлая дева-воительница Магура). Но у Смерти, неурочной и бессмысленной (Мари), облик именно старушечий и крайне неприятный. Это то ли три сестры, то ли три ипостаси, кто знает? И, конечно, это не имеет ни малейшего отношения к суевериям.] Денис открыл сумку. В ней, как патроны в обойме, сверкнули длинные тела шприцев. Тут, где среди грязи и дикости жили не помнящие себя, но – люди, всё-таки люди – это ещё было нужно. Молча и ловко Денис сделал Володьке сразу три укола – прокаин, витаминный комплекс, витол. В Империи давно уже не приветствовалось медикаментозное лечение, а медикаментозная терапия и вовсе была под запретом уже много лет. Но мощные препараты для экстренных случаев продолжали выпускаться. Швырнув опустошённые шприцы на пол, Денис поставил сумку на стул, а сам пересел на кровать. Взял в свои руки ладонь Володьки (тот закрыл глаза и дышал ровнее). И всей силой, какая была заложена в нём природой, верой, воспитанием, пожелал одного: пусть мальчик будет жив! Если нужен для этого кусок его, Денисовой, жизни – пусть! Пусть она поделится пополам! Ему хватит! Лучше прожить половину положенного, зная, что жив и Володька, – чем жить вдвое дольше и знать, что не отдал всего, что мог и должен был отдать. Володька всхлипнул горлом. И вдруг разом стал мокрым, как будто его вмах окатили водой. А Денис – Денис услышал яростный, злой и… бессильный вопль. Распахнулась и снова захлопнулась дверь. Где-то в горах Голодного с громом сошла лавина… …Когда Танька, Олег и Мишка поспешно, один за другим, вошли внутрь, то остановились в недоумении. Денис – босой, взъерошенный, в полупросохшей одежде – сидел на краю постели ровно дышащего Володьки и напевал негромко, но ясно: – Не малина, не ягода, Не трава – лебеда, Только чудно играет вода Камышовыми нотами Да лесными красотами, Серебристой волною пруда. Говорил сыну дед Да рассказывал, Говорил в сотню лет Да наказывал: Проживёшь ты, как я, Зло в душе не тая, Коль услышишь ты молодым, Ветер Воды… [16 – Стихи М. Лариной.] – Тише, – попросил Денис, не оглядываясь, – он спит. //— * * * —// Когда Володька – бледный, с большущими синяками под глазами, но улыбающийся – привстал на кровати навстречу вошедшему Денису, то Третьяков-младший вдруг ощутил какой-то странный спазм. И поспешил деловито осмотреть хибару, задержал взгляд на старухе, равнодушно что-то ворочавшей у открытого огня-очага, и только потом кивнул Володьке, приближаясь и садясь на край постели: – Привет, – и почему-то страшно смутился. – Привет, – Володька лёг поудобнее. Его глаза – живые, хотя и замученные болезнью – разглядывали Дениса, словно какое-то чудо. – Ты чего так смотришь? – Денис смутился ещё сильней. – Я вот тут тебе принёс… – Он выложил на кровать пакет, хотел открыть, но замер – пальцы Володьки легли на его запястье. – А мне снилось… – Володька всё ещё слабо, но живо улыбнулся и потискал одеяло пальцами. – Что когда я совсем болел… умирал… ты пришёл и долго-долго сидел… прямо вот тут… – Мальчишка указал подбородком на край кровати. – А ОНА, – голос мальчика стал опасливо-тихим, он покосился в угол, – вон там стояла… Так страшно было… она всё ближе и ближе подходила… – В глазах мальчишки плеснулся тот, прошлый ужас. Денис успокаивающе положил руку ему на локоть, и Володька вцепился в неё и облегчённо вздохнул: – А тут я вижу – ОНА тебя боится… Сразу в угол – прыг! И только зубами заскрежетала… А мне сразу так спокойно-спокойно стало, что ты рядом сидишь… И за тобой много, очень много людей. И лица у всех добрые… и свет от них идёт, а ещё музыка такая… красивая… Жаль, что только снилось.. Денис… знаешь… я, когда темно было, часто к вашему дому приходил… стоял и… и смотрел… – Денис поражённо вспомнил так раздражавшие и настораживавшие непонятные взгляды из темноты, а Володька выпустил руку старшего мальчишки и без обиды, спокойно сказал – по-взрослому: – Я же понимаю. Кто ты и кто я. – Ничего ты не понимаешь, – возразил Денис ласково. И чуть повернул голову: – Эй! Я забираю его! – Куда? – равнодушно спросила старуха. – К людям, – отрезал Денис и поднял Володьку. Тот окаменел… а потом доверчиво обхватил шею Дениса руками и прижался к нему, уткнул нос в Дениса. Алые концы галстука легли на грудь мальчика. Володька ничего не спрашивал, только сопел в шею Третьякову-младшему. Денис вышел, по дороге пинком опрокинув табурет. Глубоко вдохнул сыроватый воздух. И зашагал по грязной улице, неся на руках Володьку. Глава 5 Это наш дом Валерия Вадимовна подходила к дому рано, вопреки обычному – и, так же вопреки обычному, не одна, а вместе с мужем. Когда Борис Игоревич Третьяков как ни в чём не бывало, словно делал это ежевечерне, встретил жену около новенькой больницы и без слов подал ей руку кренделем со словами: «Разрешите-ка пройтиться?» – та даже слегка опешила. – Борь, ты чего? – Да ничего, – пожал плечами штабс-капитан. – А что, мне уже родную жену нельзя встретить? Напомню, кстати, что ты – моё движимое имущество. – Да-а-а-а?! – восхитилась Валерия Вадимовна. И предложила: – Ну давай. – Что? – уточнил Третьяков-старший. – Двигай меня. – Женщина всем своим видом изобразила счастливое ожидание. – Да запросто, – пожал плечами Борис Игоревич. Возмущённый визг-вопль Валерии Вадимовны, внезапно оказавшейся на руках у невозмутимого штабс-капитана, заставил повыскакивать из больницы не только немногочисленный персонал, но и практически всех пациентов. У некоторых в руках было «чего потяжельше», а у сторожа, выбежавшего из-за угла здания, – «Сайга». На его лице вообще была написана неумолимая суровость. – Жену домой несу, – пояснил Борис Игоревич мгновенно онемевшей при виде происходящего немалой толпе. – Умаялась, сил нет. В народе уважительно и сочувственно началась процедура массового кивания… …Когда метров через сто штабс-капитан попытался поставить благоверную на твёрдую землю, та прочней ухватилась за супруга и с недовольной претензией поинтересовалась: – И это всё, что ли? Я так не играю! Раньше ты меня дальше носил. Помнишь, как вы с Гарькой Копцевым на спор… – Ты ещё мамонтов вспомни. – Борис Игоревич, наконец, сумел утвердить жену на её собственных ногах. – Гарь на плечах лёгкий танк может унести, а я вспотел… – И промакнул лоб платком. – Однако тяжёлая ты стала! – возмутился он вдруг. – Это всё – груз проблем, – призналась Валерия Вадимовна, с явным удовольствием цепляясь за руку мужа. – И, между прочим, я из-за тебя сбежала с боевого поста раньше времени. – Шесть часов почти, сейчас темнеть начнёт, – напомнил Третьяков и вдруг грустно добавил: – А в Петрограде сейчас уже снег… – Скучаешь? – Она потёрлась щекой о плечо мужа. – Временами… Денису хорошо. Они в этом возрасте мобильные, как водомерка. По-моему, он даже по Войко своему не скучает… Некогда ему. – Давай в выходные съездим на перевал, к Бойцовым? – предложила Валерия Вадимовна. – Закажем столик, посидим, друг на друга хоть посмотрим. – Хорошая идея! – взбодрился Борис Игоревич. – Точно. Поедем, и никого с собой не возьмём. И так от детей не протолкнуться. – Да, топить бы их всех сразу после рождения, – подтвердила Валерия Вадимовна и погрустнела. Тогда муж прочней подхватил её под руку и галантно осведомился: – Не хотица ли пройтица, Там, где карусель вертица, Лепестричество сверкает И фонтанчик шпандыряет?.. Помнишь? – Да ну тебя, – Валерия Вадимовна невольно улыбнулась. Борис Игоревич пожал плечами: – Не хотица? Как хотица. Я и сам могу пройтица, Там, где карусель вертица, Лепестричество сверкает И фонтанчик шпандыряет… – Вечер добрый, Ольга Ивановна! – весело поздоровалась Третьякова, входя в прихожую, пока муж прикрывал дверь перед самым носом Презика, который почему-то очень активно совался в дом, чего обычно не делал. – Головорезы дома? – Олег-то мой в школе, с пионерами, а Денис спит, – Ольга Ивановна махнула руками на возмутившуюся было Третьякову. – Да пусть! Вот ведь и не видите даже, а он уж месяц недосыпает, за завтраком тарелку носом клюёт. Я и к телефону не звала его, а то названивают, названивают… совести у людей нет! – раздражённо и возмущённо определила женщина. – Трубку сразу кладу – и всё. Только казачке этой объяснила, что и как… уж больно он с ней ласково говорит всегда… – Вообще-то ужин уже, – заметил, устало снимая форменные туфли, Борис Игоревич. – А сыне непутёвый небось сразу после школы завалился… Ольга Ивановна, – вдруг всмотрелся он. – А что-то вы какая-то не такая? – Чего я не такая? – откровенно смутилась женщина. – Валерка, – замогильным голосом проронил штабс-капитан, беря жену за плечи и приваливая к себе, – крепись. Наш сын что-то взорвал. Или поджёг. Или ещё чище, но у меня воображение отказывает. – Да ну вас! – рассердилась Ольга Ивановна. – Дело-то серьёзное! Пошли, поглядите! Пошли, пошли, чего стоять-то?!. …В комнате мальчишек было открыто окно, и лёгкий тягучий ветерок, тёплый и сырой, шевелил на столе страницы и листки. Было ещё достаточно светло, и Третьяковы переглянулись удивлённо – Денис спал на кровати Олега, прямо поверх покрывала. Борис Игоревич чуть нахмурился. Взглянул на жену. Та покачала головой: ей, опытнейшему врачу-практику, не составляло труда увидеть сразу, что сын спит так, как спят насмерть усталые люди – каменно, неподвижно, видимо, даже ни разу не поменяв позу с того момента, как лёг. – Это он что, даже до кровати до своей не добрался? – встревоженно спросила она, без капли своей обычной иронии. Ольга Ивановна вздохнула тяжело и молча показала на кровать Дениса. – Это кто?! – только и смог сказать Борис Игоревич. Вообще его не очень удивило, что в комнате сына обнаружился спящий другой мальчишка – мало ли, какие бывают обстоятельства? Но тут же штабс-капитан узнал Володьку, который спал, завернувшись в простыню. – Не поели, – Ольга Ивановна загибала пальцы прямо перед лицом обалдевшего обэхаэсовца. – Не помылись – Володька этот вообще, я ж его знаю, бельё считай уже не отстираю… А главное, – она понизила голос, – притащил он его на руках и говорит: «Тётя Оля, – это мой брат Володька, он будет с нами жить». И на меня аж зашипел, чисто кот над колбасой, а я только и хотела этому где-нигде на диване постелить… Каково?! – Ннннуу… я как бы… – Борис Игоревич сильнейшим образом напоминал матёрого волка, в логове которого вдруг обнаружился невесть откуда взявшийся ещё один волчонок, неучтённый и незапланированный. Между тем Валерия Вадимовна уже сидела на кровати и что-то делала. Сказала через плечо: – У мальчика недавно была двусторонняя пневмония… Недокорм сильнейший, кстати… хронический… И по мелочи еще куча всего… Я его помню, кстати – он нас тут первым на перевале встречал. А ты помнишь, Борь? – Да… помню… – Борис Игоревич внимательно наблюдал за женой, и его лицо принимало всё более и более странное выражение. Ольга Ивановна тоже притихла. В тишине стало слышно, как Володька завозился, хныкнул, чмокнул губами и вдруг отчётливо, с сонной радостью произнес: – Мааааа… Валерия Вадимовна отшатнулась, словно обжёгшись – но над её плечами появились и прочно сомкнулись на спине две детские руки: – Мам… – Володька ещё что-то сказал, точнее, прошелестел еле-еле, и опять уснул. – А… – начала Ольга Ивановна. И осеклась, потому что Валерия Вадимовна встала в рост, бережно и легко придерживая на руках завёрнутого в простыню Володьку. С одного конца свисали ноги, с другого торчали вихры, приткнувшиеся к плечу женщины. Руки Володьки соскользнули, но Третьякова как-то очень ловко перехватила их, не дала упасть и разбудить мальчишку. – Помню, как, – сказала она. И попросила: – Вот что. Идите-ка отсюда, пожалуйста. Во-первых, тебе, Борь, надо переодеться к ужину. Вам, Ольга Ивановна, нужно наполнить ванну, потому что это и впрямь свинство, когда у ребёнка, пусть и мальчика, такие пятки, и он с ними вместе лежит в постели. Ну и потом, я сейчас буду плакать, а это странное зрелище. Ольга Ивановна исчезла сразу. Борис Игоревич задержался на пороге и осведомился: – Ва… – Пошёл вон, – нежно проронила Валерия Вадимовна. – Понял, – кивнул муж, тихо прикрывая дверь. Валерия Вадимовна не заплакала. Она, как-то очень плотно и невесомо придерживая Володьку, присела на край кровати, на которой спал Денис. В дверь снова просунулся Борис Игоревич: – Я только хотел сказать, что третью кровать придётся… всё, понял, понял, понял. Дверь снова закрылась. – Мам? – Володька уже по-настоящему, хотя и сонно, открыл глаза. И окаменел на руках чужой женщины, моргая, как заведённый. – Ой! – Мам? – пробухтел Денис, барахнулся на кровати и сел. – Ой. – Вечер добрый, поросята, – поздоровалась Валерия Вадимовна, необидно и незаметно спуская с рук очумелого Володьку, который немедленно превратил простыню в кокон и переместился на четвереньках за Дениса. – Вечер?! – Денис пометался взглядом в поисках часов. – Ой-яааа… Мне уже обзвонились все, наверное… – Он потянулся и широко зевнул, прикрыв рот ладонью только в последний момент. Потом засмеялся: – Ну я и выспался! Отлежал себе всё… А, да, мам. – Он сунул руку назад и небрежным движением притянул вперёд прихваченного за шею Володьку. – Это Володька Михалёв. Он… – Денис наконец смутился. Слова про брата сделались какими-то беспомощными и кривобокими, ненастоящими, словно из плохой книжки. Но Денис и рассердился на себя. Мотнул головой и упрямо заявил: – Он мой брат. – Здрасьте… – Володька еле пролепетал это слово, во все глаза глядя на Валерию Вадимовну. Но в его глазах кроме нешуточного и не совсем обычного для Володьки испуга было и ещё что-то. Какое-то ожидание. И ещё что-то. Что-то совсем неясное, очень тихое и почти безнадёжное, но светлое, будто огонёк свечи в ночной черноте – прикрытый ладонью, почти невидимый и всё-таки горящий непоколебимо, упрямо и более сильный, чем огромный давящий мрак кругом. Но его так легко погасить одним движением губ… – Ну, раз он твой брат, – сказала Валерия Вадимовна как ни в чём не бывало, – то получается, что он мой сын. Володькины глаза росли и росли, они заняли почти всё лицо, и в них в тёплом сиянии отражалась сидящая рядом на кровати женщина. Денис кашлянул и убрал руку. На какую-то крохотную долю секунды он ощутил ревность – с чего этот мальчишка так смотрит на его собственную маму? Но потом Володька моргнул – и… и ревность издохла, так и не разросшись из мерзкой липкой личинки в ядовитую змею. Наверное, Володька бы заревел. Если бы его кто-то сейчас попросил объяснить, что он чувствует, он не нашёл бы ни слов, ни даже песни. Это был сон, сказка это была, и он знал, что сейчас проснётся, но даже не обижался, потому что даже капелька такой сказки – счастье на всю жизнь. Ему очень хотелось, чтобы эта сильная, уверенная в себе, очень красивая женщина опять его обняла, напоследок, перед тем, как он проснётся… он бы не стал теперь отстраняться… хотя ему, конечно, снилось, что она его носит на руках, сон во сне. И смешно думать, что Денис, каким бы хорошим он ни был, поделится таким бесценным сокровищем, как МАМА. Конечно, сейчас счастье кончится. Вот сейчас… вот с… – И поэтому сейчас мы пойдём в ванную, – продолжала как ни в чём не бывало Валерия Вадимовна, – потому что поросят – особенно тощих, еле стоящих на ногах, больных поросят – у меня в сыновьях не было. И не будет. – А… Денис? – оторопел Володька, бросая на снова беззаботно зевающего Дениса умоляющий, испуганный взгляд. – А Дениса я мыла уже столько раз в жизни, что ничего нового там не увижу и не горю желанием увидеть, – тут же отрезала Третьякова. – Маааа!!! – возмутился Денис, со щелчком захлопнув рот в самый сладкий момент зевка. – И он пойдёт мыться в душ на улицу, – заключила Валерия Вадимовна. – Потому что он тоже напоминает если не поросёнка, то уже вполне подросшего подсвинка. – Холодно! – запротестовал было Денис, но тут же поднял руки и склонил голову: – Понял, пойду, куда велят. Он подмигнул Володьке, вскочил и с выкриком: «Оп!» – сделал кувырок вперёд – с места через голову на ноги и прямо в коридор. – Переломаешься – лечить не буду, – сказала вслед Валерия Вадимовна с абсолютным хладнокровием. Потом перевела взгляд на Володьку: – Я понимаю, что ты уже большой, и очень. Но во-первых, ты сам не отмоешься как следует. А во-вторых, нужно тебя ещё разок осмотреть. Так что марш в ванную… ты знаешь, где она? – Володька помотал головой. – Ясно. Тогда бери эту простыню, которую ты уже изгваздал, заматывайся и пошли. Я покажу, а пока буду переодеваться, ты как раз наберёшь воды… …Когда Денис, насвистывая и бешено вытирая голову полотенцем, вошёл обратно в дом, то первое, что он услышал, были истошные вопли в ванной комнате: – Ой! Ай! Ай-ай-аййййй! ГорячооооооОООО!!! ЩИИИИИИПЕЕЕЕЕТ!!! Уй волосы! Уууаааааааа, ма-мааааааАААА!!! – и ответные реплики Валерии Вадимовны: – Вот то-то и оно, что «мама»… повернись… не вертись… повернись, я сказала… ага, сядь… кудддда, не выйдет эта хитрость… а это что?.. – Вввваааа!!! Это давнооооооо!!! За про-во-ло-кууууууу!!! Ма-моч-кааааа, ну го-ря-чоооООООО ЖЕЕЕЕ!!! – Ясно… теперь так… – УАААААААААМАМАААААААААА!!! – Радость моя, я тебе не рассказывала о правиле, которое у нас заведено… стоп, прррр, лошадка… кто в ванной на пол налил, тот и вытирает? Денис занимается этим регулярно. Олег тоже. – Можнооооооо я пря-моооо сейчааааааа… уыыыЫЫЫ!!! – Сейчас ты будешь домыт, и мы пойдём ужинать. А потом ты опять ляжешь спать, но уже по-людски. И будешь спать… оп, долго. – Уууййхахахаааа, ще-кот-ноооооОООО ЖЕЕЕЕ!!! – Щекотно – не больно, не умрёшь. – АуауауауаууууууУУУ!!! – М-да, не повезло, – философски прокомментировал Денис, заглядывая на кухню. Ольга Ивановна накрывала на стол и поглядывала на часы. Посмотрев через плечо на Дениса, озабоченно сказала: – Беспокоюсь я за Олега… То вы вместе возвращаетесь, а тут вон уже все сроки прошли, а его нет и нет… – Да ничего с ним не случится, тёть Оль, – беззаботно ответил Денис. – А что на ужин, а? – Кыш, – Ольга Ивановна замахнулась на него полотенцем, потом засмеялась: – Да иди ты, оденься! Ничего особенного. – У вас даже овсяная каша особенная, – убеждённо ответил Денис. Ольга Ивановна поддалась на провокацию тут же: – А чего овсяная каша? Про неё много зря говорят – пресная, безвкусная, мол, противная… А ведь это, как сварить, да с чем подать! Вот берёшь… Дениска! Да что ж такое?! Спохватилась она поздно. Денис уже прозондировал обстановку – на ужин был огромный омлет с ветчиной и помидорами, чёрные гренки с сыром и колбасой и маленькие, умилительные, похожие на толпу поросят пирожки с капустой, горкой на большом блюде. Тем временем Володька взвыл особенно истошно, с нотками всемирной трагичности – в общем, так, что как раз появившийся Борис Игоревич чуть ли не подскочил и покачал головой: – Сурово. Старший сын мой, ты почему без штанов? Не лето. – Понял, – кивнул Денис. Слышно было, как он на лестнице во всё горло распевает одну из песен первых отрядов – тех, по многим признакам ещё больше похожих на банды «благородных разбойников» на подхвате у «витязей» РА, как в фильмах «Так будет всегда» или «Снежные вихри»: – Пионеры в леса уходили, Оставляли могилы предков – И курились дымы седые Над патлатыми головами… Борис Игоревич одобрительно кивнул, про себя подумав, что ведь и правда – Денис уже с месяц вот так не пел ни с того ни с сего. А ведь можно было обратить внимание, что он не поёт, а значит – устал… Третьяков-старший покачал головой и подумал, что и сам устал. Когда-то он представлял себе свою работу, как перестрелки, погони, драки… Что ж, этого хватало. Но сейчас вокруг громоздились горы и горы услужливо выкладываемых бумаг. В бумагах прятались миллионы золотых рублей и десятки человеческих жизней. И разгребание этих гор – привычно-профессиональное – выматывало хуже любой драки. Правда – было удовольствие: видеть, как сереют и раскисают лица тех, кто был уверен: и миллионы, и жизни похоронены надёжно… …Ольга Ивановна, кажется, хотела снова пожаловаться – теперь уже «хозяину» – на долгое отсутствие сына, но тут на улице послышались шум, приветственный брёх Презика, а через несколько секунд в дом вошёл Олег. За ним на пороге толпились ещё несколько человек. – Добрый вечер, – через плечо Олега сказал Санька Бряндин, кашлянул и переступил с ноги на ногу. – А Денис проснулся? – Проснулся! – заорал, ссыпаясь по лестнице, Денис, застёгивавший на бегу рубашку. – Меня просто к телефону не звали! – Да мы знаем, – усмехнулся Санька. – Из Лихобабьей позвонили, сказали, что ты спишь. Денис сердито посмотрел на взрослых. Но как раз в это время дверь в ванную распахнулась, и оттуда, подталкиваемый очень довольной Валерией Вадимовной, появился Володька. – Опаньки, – в полной тишине, мгновенно установившейся в окружающем мире и прилегающих Вселенных, сказал Санька, делая круглые и большие глаза. На лицах у Васюни, стоявшей тут же, появилось некое полностью атавистическое выражение – заторможенное умиление, граничащее с дебилизмом, как мгновенно определил про себя вовсю развлекавшийся Денис. Мишка просто моргал. Генка Раймонд изображал памятник самому себе. «Боец середнёй» приоткрыл рот и так его и оставил – да уж, Пашку удивить – это сильно… Володька покраснел всеми видимыми частями тела и ляпнул сразу всем, как-то судорожно нырнув головой вперёд-вниз: – Здрассссь… Он был в широченных трусах и катастрофически великоватых ему шлёпках, мокрые волосы ещё не расчёсаны. И он держался за руку Валерии Вадимовны. Очень прочно держался. – Чаю всем налью, – в этой тишине сурово пообещала Ольга Ивановна. С сомнением оглянулась через плечо и добавила через силу, почти с мукой: – Ну, ещё по пирожку с капустой. А трескать – марш по домам, орда голодная. Первым захохотал её сын… //— * * * —// Потянувшись, Третьякова посмотрела на часы. Первый час ночи. В принципе, ещё рано… но, похоже, все дела сделаны. На сегодня. Она вспомнила лицо Семской, буквально излучавшее любовь ко всему миру – во время сегодняшней случайной встречи. «Энергетическая» врачиха привычно поздоровалась первой. «Дарья Аркадьевна, милая моя, да вы здоровайтесь не здоровайтесь, улыбайтесь не улыбайтесь – недолго вам на своём месте сидеть, – подумала Третьякова зло. – Похороню я вас в глубокой яме с хлорной известью и памятник закажу, расщедрюсь – холерный вибрион, танцующий на хвосте… Всё-таки великая это вещь – воля государства. Перевешивает разом все деньги и все подковёрные дрязги. Главное, чтобы государство было правильным, иначе это конец. Проверено. Если государство принадлежит подонкам, то перешагнуть через него можно, лишь залив всё вокруг кровью. А это страшная цена. Даже за великую победу…» Валерия Вадимовна вздохнула. М-да, а до счастливого исхода ещё далековато. Пару раз она даже начала подозревать, что Кенесбаев саботирует расследования. Но потом подумала и поняла: нет, казах кристально честен и на самом деле очень рад, что теперь у него развязаны руки, просто все хвосты и концы последних дел очень хитро похоронены. А ампулка, та, которой траванулся водитель покушавшегося стрелка, не фабричного, между прочим, производства, самодув, хотя и хороший. И цианид в ней кустарный… Сделать-то его, кстати, и не особо сложно, но ведь кто-то должен был этим озаботиться… «А пожалуй, надо выпить чаю да и лечь спать». Она поднялась. Сделала несколько энергичных движений, фыркнула – в связи с профессиональными мыслями вдруг пришла в голову песенка, которую как-то раз она услышала от того мальчишки, которому выписала направление в Империю… Генки. Геннадий Ишимов, полная ремиссия функций печени… Он не слышал, что Третьякова подошла, и мурлыкал, что-то разбирая на полках своего музея… как там… а! Валерия Вадимовна замурлыкала тихонько, продолжая разминаться: – Нэсэ Галя воду, Идэ по пылюци… А в ведре нейтроны та протоны вьюця… Прынесла до дому, Та Ивану дала, Бо про той реактор ничово нэ знала… Та й нэ знав Иванко, Та попыв водыци – И теперь на Галю вин може лишь дывыться… «Галю, моя Галю, Шо ж ты наробыла?! И куды дэвалася буйна моя сыла?!» Галю посмехнулась, Та зробыла чудо: И вин вылыз у Ивана до самова чуба… – женщина неприлично хихикнула и покачала головой. От мальчишки, когда он обнаружил, что рядом стоит Третьякова, можно было без особых проблем зажигать костёр, он по цвету слился со своим галстуком… Смешные они. Упрямые, хитрые, доверчивые, смелые, беззащитные… Её первый учитель, ещё в школьном кружке читавший медицину мальчишкам и девчонкам с внимательными жадными глазами, циничный, как большинство старых врачей, внушал: не смейте пропускать через себя все беды пациентов! Сгорите раньше любых разумных сроков и не поможете многим, кому могли бы помочь! Она так и не разобралась до сих пор, правильно он говорил или нет. Наверное, всё-таки правильно. Даже наверняка правильно. Но… но нет. Валерия Вадимовна покачала головой. «Но даже если это правда – такая правда не права…» …Олег спал, неловко откинув голову на подушку, немного похрапывал. Валерия Вадимовна задержала взгляд на его лице. Они с Денисом ровесники, но Олег временами кажется настолько взрослее, что даже странно – как он слушается Дениса? Кстати… А Дениса-то в комнате и не было. На его кровати спал Володька – комочком, не от холода, а чтобы занимать как можно меньше чужого места; ещё не верит, что это его дом. Но одежда Дениса лежала здесь, значит… Валерия Вадимовна постояла посреди мальчишеской комнаты, мысленно разводя, разгоняя, отталкивая всё то недоброе, что могло сюда набиться. Для неё это не было фигуральными выражениями, нет… Ну вот, теперь хорошо. Она улыбнулась, увидев и услышав, как Володька со вздохом повозился, выпрямился, перелёг на спину и улыбнулся во сне. Вот так. Теперь всё правильно… Но всё-таки – где же сынок-то шастает? Валерия Вадимовна вышла из комнаты на лестницу, тихонько прикрыв за собой дверь… …Денис был на кухне – включил лампу над плитой и при её свете то ли пил чай, то ли просто сидел за столом, о чём-то думая. – Не спишь? – Валерия Вадимовна подошла и присела рядом с ним, пододвинув стул. Денис быстро посмотрел на неё, покачал головой, болтая ложечкой в чае, потом звякнул, досадливо поморщился, вынул ложечку и положил её рядом. Сказал: – Мы кровать третью делать не будем, ну её. Олег сказал – соорудим над его кроватью надстройку с лесенкой, ну и я думаю, что это правильно. Ещё стол уширим и ещё одну секцию к шкафчику пристроим. В наших мастерских всё сделаем, сами, папа пусть не волнуется, ладно? – Это хорошо… Расскажешь? – Ага. Это долгая история, только рассказать её можно коротко. – Налей мне чаю и выкладывай, – кивнула Третьякова… …– Вот и всё. – Денис скрестил руки на столе и устроил на них подбородок. Валерия Вадимовна внимательно смотрела на сына, и он поднял голову: – Ты на меня сердишься? – За что? – непонятно спросила женщина. Денис пожал плечами: – Ну… я притащил чужого мальчишку… и вообще… – Сержусь, что тебе не пришло это в голову раньше. – Валерия Вадимовна встала, подошла к окну, уперлась рукой в стекло. – Кстати, почему не прибежал за мной, когда тебе сказали про Володю? – Спешил. – Денис тоже поднялся и, сделав три шага, встал рядом с матерью. Вздохнул тяжело: – И почти опоздал. – Ну, в общем-то, ты всё сделал правильно… – Она повернулась к сыну, строго взглянула ему в глаза. – Страшно было? Денис кивнул. Помялся, спросил: – Ты часто её видишь? – Счастье, что нет, – покачала головой Валерия Вадимовна. – Но я видела. И знаю, что ты видел. – Я же не мог его бросить… Мам, – умоляюще заговорил Денис, – ты правда… – Не мели чушь! – насмешливо и резко оборвала сына женщина. И улыбнулась в ответ на его обиженное молчание. – Сын, ты потом как-нибудь сообразишь, что я ощущаю. Хотя – нет. Никогда не поймёшь этого, и это хорошо. Денис и сейчас-то посмотрел непонимающе, наивными чистыми глазами. Валерия Вадимовна рассмеялась, ухватила сына за прядь волос надо лбом, потаскала: – Лис, глупый лисёнок… Денис заулыбался. Отошёл к столу, подвигал кружку с давно остывшим чаем, предложил: – Маааа… давай споём, а? Вместе? Мы так давно не пели… – Запевай, – предложила Валерия Вадимовна, подходя к нему и присаживаясь. – Только тихо! – Она приложила один палец к своим губам, второй – к губам сына. Тот сделал вид, что хочет укусить, устроился поудобней и – на самом деле негромко, но очень чисто и проникновенно – запел… …Мальчишки спали нос к носу, Денис на правом, Володька на левом боку. Правую руку Володька закинул на шею Денису, видимо, и во сне желая точно знать, что он больше не один. Рука, как видно, была лёгонькая, и Денис, судя по всему, ничего не ощущал. «У меня есть ещё один сын», – подумала женщина, сидя в ногах спящих на кровати. Умом она понимала, что Володька – не её сын, даже пока ещё не приёмный, а уж кровным не сможет стать никогда… но ум проигрывал чему-то, что настоятельно и спокойно утверждало: у меня есть ещё один сын. Это было какое-то чудо. Может быть, я так ощущаю потому, что всегда хотела ещё детей – и не могла? «И ещё не могла – смириться с этим, опять же не умом, а сердцем?» Сердце… Это такая мощная мышца. Насос. Биологический. Когда-то она так ответила на вопрос того же учителя – чтобы щегольнуть своими знаниями. А тот почему-то чуть насмешливо двинул углом рта и кивнул: «Ну в целом правильно». Как-то так сказал, что осталось чувство неудовлетворённости. Как будто ответила неправильно. Она потом даже обиделась: что не так-то?! Глупая была… Борька так смешно на Володьку смотрит, вспомнила она и улыбнулась. С каким-то удивлением и даже сомнением. Мужчины в этих вопросах как были полными бестолочами, так и остались, они и своих-то кровных детей пугаются. Третьякова засмеялась, вспомнив, как Борька почти отпрыгнул на предложение подержать крошечного Дениса, и его вопль: «Не, Лерка, ты что, у него вон голова не держится и вообще я уроню!» Дурак… Но это до первого совместного дела, на сборке той же кровати сойдутся… А вообще ведь спать надо идти, если подумать… «Сейчас пойду, – решила Валерия Вадимовна. – Сейчас… только спою им. Тихонько спою». Она пересела ближе к головам спящих мальчишек – осторожно, на краешек, чтобы не потревожить, не спугнуть сон. Подумала, задержав дыхание. И, ещё не открывая глаз и чуть покачиваясь, тихо-тихо запела… – …Как у молодца у него три сестры, Три сестры, три родимыя. Как большая сестра коня вывела, Как середняя седло вынесла, Как меньшая сестра плетку подала, А подамши плетку, всё заплакала, Во слезах братцу слово молвила: – Ты когда же, братец, к нам назад будешь? Уж вы сестры мои, вы родимыя, Вы подите-ка на синё море, Вы возьмите-ка песку жёлтого, Вы посейте-ка в саду батюшки. Да когда песок взойдет, вырастет, Я тогда же, сёстры, к вам назад буду. Да когда песок взойдет, вырастет, Я тогда же, сёстры, к вам назад буду… //— * * * —// Денис проснулся от странного ощущения – проспал! Почему не разбудили?! Но ещё не открывая глаз, вспомнил, что сегодня воскресенье. Ну и всё равно, завтрак-то, кажется, уже прошёл и вообще… Потом вспомнился сразу весь вчерашний день – и быстро сбросил остатки сна. Окно открыто, дождь перестал. Постель Олега застлана, его самого не было. Зато на стуле возле стола стоял коленками Володька и почти «в упор» рассматривал приз – хрустальную гитару с серебряными порванными струнами. Лицо мальчишки было внимательным и мечтательным. – Доброе утро, – сказал Денис и как следует потянулся. Володька вздрогнул, откачнулся от стола, быстро повернул голову, растерянно заморгал. Протянул: – Доброеее… Я ничего не трогал, просто смотрел… Это твоё? – Наше с Войко… – Денис сел в кровати, потянулся снова, посмотрел на часы – нет, ничего он не проспал, просто и во сне продолжал беспокоиться… – Это мой друг – в Петрограде, мы конкурс выиграли… – Аааа… – Володька уважительно покосился на гитару. И снова перевёл взгляд на Дениса, который вскочил, принялся разминаться и спросил, делая наклоны: – А где все? – Олег в школу убежал, рано-рано, сказал, что к завтраку вернётся… А больше я не знаю, я не выходил… – и вдруг выдал: – Я в туалет очень хочу. Денис замер на выгибе, принял нормальное положение. Постоял, сел на кровать. Взял за руку Володьку, стащил его со стула, усадил рядом – тот немного посопротивлялся, но молча. – Володь, – тихо произнес Денис. – Я не знаю, что ты там думаешь. Может, что мы игрушку себе принесли. Или просто хотим хорошими казаться. Или что ещё – не знаю. И знать не хочу, потому что это твой дом. Володька потупился. Дёрнул плечами. Тихонько сказал: – Но ведь так не бывает… – Ах так? – Денис пружинисто поднялся, в два прыжка добрался до двери, распахнул её и заорал: – Маааааа!!! – Ты что?! – Володька вскочил, вцепился в локоть Дениса. – Не надо! – Сам виноват, – свирепо отрезал Денис. – Маааа, Володьке… – Ууууй! – Володька запрыгнул на спину Денису и повис на нём… …Когда заспанная Валерия Вадимовна влетела в комнату мальчишек, то обнаружила, что Денис ловко заматывает шипящего и пинающегося Володьку в одеяло. – И что это такое?! – фыркнула она. – Мой бесценный утренний сон… – Завтракать пора! – Денис сел на живот превращённому в кокон Володьке (потихоньку опираясь на руки по сторонам). – Ма, Володька узнать хотел, можно ему на завтрак какао? – Изверррррррррррги, – снова фыркнула Валерия Вадимовна и вышла, ногой захлопнув за собой дверь. Внизу Борис Игоревич откликнулся: «Всем завтракать!» – и его поддержал с улицы Презик. И тогда Володька засмеялся – прямо из кокона, звонко и заливисто, чуточку захлёбываясь смехом и жмурясь от удовольствия… …Когда перед Володькой появилась кружка какао, он сердито зыркнул на Дениса, невозмутимо намазывавшего паштетом чёрный хлеб (свежей домашней выпечки – Ольга Ивановна наконец решилась на эксперимент, чтобы угодить вздыхавшему по чёрному хлебу младшему Третьякову – Денис временами просто и нагло начинал ныть по этому поводу и утверждать, что без чёрного хлеба русские чахнут на корню, что его отстутствие – причина всех бед Семиречья и т. д.), и пробормотал: – Спасибо… – А не за что, не за что, чуть что – обращайтесь, – опередил всех Денис. Олег, и правда подоспевший к самому завтраку, хмыкнул и открыл рот, чтобы спросить, что Денис собирается делать сегодня в отряде, потому что… – но в коридоре зазвонил телефон. – Па, можно? – Денис привстал, словно перед стартом. – Только быстро, – Борис Игоревич обеими руками решительно придвинул к себе тарелку, плотоядно разглядывая коричнево-золотистые пластинки жареной ветчины в окружении зелени. – Мне тоже должны позвонить… Впрочем, Денис уже вихрем вылетел к телефону, сдёрнул трубку… …и предчувствие его не обмануло. И это услышал весь дом – полные восторга вопли мальчишки, совершенно по-детски приплясывавшего у аппарата: – Дом Третьяко… Настя?! Это ты?!. Да, проснулся… Конечно! Я еду! Сейчас! Быстро! //— * * * —// Туманка, чуть проседая крупом, легко вынесла всадницу на тропу. Денис с выдохом опустился обратно в седло – всё это время он стоял в стременах Серого, стиснув повод обеими руками и даже пальцы в ботинках скрючив так, что их свело. Уф. Вот дура! Другой девчонке он бы так и сказал. Вот прямо отсюда бы и крикнул, что она дура. Громко, чтобы точно услышала и запомнила как следует. И пусть бы попробовала что ответить! Но не Насте. Казачка помахала сверху рукой, безошибочно угадав, где стоит Денис. Крикнула: – А ты заберёшься?! – Иду! – Денис понукнул Серого: – Давай-ка, малыш… ты видишь, девчонки над нами смеются… Туманка не смеялась, конечно, она просто переступала передними с ноги на ногу, а Настя сидела, глядя… вот ведь… да, глядя на Дениса. Но Серый явно оскорбился. По крайней мере, Денису так показалось. Он закинул голову, храпнул и тяжело, неостановимо и решительно пошёл на штурм крутого склона. В какой-то момент Денис уверился, что сейчас загремят они обратно на нижнюю тропу. Он-то сам ничего, какая тут высота… а Серый тяжёлый, он покалечится точно. Однако жеребец неожиданно сделал натужный прыжок и оказался на тропе. Отшагнул от края, встал голова к голове с Туманкой, шагнул вперёд дальше и фыркнул ей в бок. Вроде бы даже укоризненно. Потом устроил свою голову на её крупе и прикрыл глаза. Денис оказался колено к колену с Настей, снова безошибочно глядевшей на него. Да будь всё проклято… что ж такое?.. – У тебя дела ведь, наверное? – Настя чуть наклонила голову вбок. – Да нет у меня дел. – Денис потупился. – Не хочу я сейчас никаких дел. Ну может же у меня быть выходной. Один. У взрослых давно по два, а у нас совсем нету… как в самые тяжкие времена… – Мы уже четыре часа ездим, – напомнила Настя. – Ты ведь мужчина, их дела важней всего. В её голосе не было насмешки. Только констатация привычного женщине и совершенно неоспоримого факта, части жизни. – Да какой я мужчина… – пробормотал Денис. И вскинул голову, услышав голос Насти: – Мой. Денис сглотнул, пытаясь начать дышать нормально, ровно. Заставил себя смотреть в лицо девчонки – какое-то суровое, исполненное достоинства. Словно картина, портрет, а рама – удачно попавшийся прогал в листве вокруг тропинки. Туманка тоже положила голову на круп Серого. Кони притиснули всадников вплотную. Денис поднял руку Насти, лежавшую на её колене, обтянутом мужскими казачьими штанами, бережно, но крепко сжал между своих ладоней, поднёс к губам. «Настенька, милая моя, я на тебе женюсь, – вдруг подумал он истово. – Женюсь, как только исполнится шестнадцать, гори оно… Плевать на всё, я буду твоими глазами, наши дети будут твоими глазами…» «…Если они будут видеть», – холодно произнес кто-то в мозгу. Не зло, не ехидно, не мерзко. Сказал спокойно и безразлично, вот что было самым страшным… Действительно страшным. Таким, что затошнило, едва Денис представил себе это – рождённый ребёнок, его и Насти… и голос врача: «Он слеп». Но Денис не отпустил ладонь девчонки. – Что с тобой? – встревоженно насторожилась Настя. – Да ничего… – Не ври. У тебя сердце выпрыгивает. Врать не пришлось. Кони настороженно подняли головы, а через миг послышался до этого отсечённый поворотом тропы звук – и появился открытый плоский вездеход, в котором сидели несколько человек. Но Денис не успел даже насторожиться – в глаза бросилась эмблема на капоте. Это были люди со строительства струнника, ближайшая мачта которого находилась уже совсем рядом. – Строители едут, – весело сообщил Денис и махнул рукой, разворачивая Серого. – Здравствуйте! – Будь готов! – откликнулся с переднего сиденья молодой, года на три-четыре старше Дениса, парень с карабином между колен. – Салют, пионерия! – Всегда готов! – засмеялся Денис. – Салют, инженерия! Вы к нам, в Седьмой Горный? – Да вот, решили навестить. – Вездеход тем временем остановился. – Пора уже. Скоро на вас базироваться будем. На верховых мальчика и девочку смотрели четверо улыбающихся молодых мужчин – вооружённых, сильных… своих. Это было главное – своих. Для Дениса даже вдвойне своих – это были люди Империи. И он вдруг вспомнил! Конечно, надо спросить! Вспомнил, быстро нагнулся с седла, спросил: – А где у вас инженер… – Денис понял, что Максим тогда не называл ему фамилии, немного смутился, но продолжил: – Его Максимом зовут… Они переглянулись. Один из сидевших впереди сказал: – А, ты тот парень… сын штабс-капитана Третьякова, вы у нас ночевали. Максима ищешь? – Ну да. – Денис недоумённо переводил взгляд с одного на другого. И тогда молчавший до сих пор тяжело и негромко произнес, глядя прямо в глаза Денису: – Мальчик, инженер Рубейкин погиб при исполнении служебного долга в стычке с бандой в июле этого года. Его могила там. И указал себе за спину, на бесконечные изгибы и подъёмы горных лесов, над которыми – ослепительно победоносные и могучие! – высились десятки опор струнной дороги. «…я тогда очень пожалел, что не «витязь», думал – хоть похоронили бы в Пантеоне…» – вспомнил Денис слова весёлого молодого инженера. На глаза навернулись слёзы, но мальчик сморгнул их и упрямо вскинул подбородок. Ну и пусть – не «витязь». Ну и пусть не Пантеон. А вот! Разве это… разве ЭТО не Пантеон?! Разве… Он не стал додумывать. Только выпрямился и вскинул руку в пионерском салюте. И увидел: мужчины в машине поднялись и отдали честь… а рука Насти легла на его плечо. Всё было правильно. Всё. Глава 6 Днём и ночью – Таким образом, эта операция покончила с последним бандитским гнездом в Центральной России. – Денис посмотрел на часы – и в тот же самый миг прозвенел звонок. Он прокатился по коридорам филиала, оставляя за собой шум, топот и гул, буханье открывающихся дверей и дробь беготни по лестницам… Но в 6-м классе только лёгкое движение показало, что урок закончен, хотя Денис отошёл к доске и стал как ни в чём не бывало сворачивать новенькую карту, ещё даже пахнущую клеем от марлевой основы. Он ощущал, что ему глядят в спину четырнадцать пар глаз. Среди взглядов не было ни одного недоброго. Хотя обычно… – Денис Борисович… – послышался голос Иры Балуевой, старшей соседей Третьяковых. Денис про неё и знать-то долго ничего не знал, думал, что там из детей только Никитка. Ира была тихой, очень аккуратной и никогда не глядевшей в глаза учителям девочкой. – Звонок был, Денис Борисович ушёл, – напомнил Денис, поворачиваясь к классу. Там постепенно начали собираться, но по-прежнему тихо – и глядели на Дениса. Кто-то всунулся в дверь из коридора, кукарекнул. Озадаченно покрутил головой и исчез – на него не поглядели. – Ой, то есть Денис… – Балуева встала. – А почему вы… ты… не рассказали про подвиг витязя Третьякова? – Про какой? – спокойно ответил вопросом Денис. Вместо Иры подал голос Саня Тимашенко, сын рудничного фельдшера – того, которому в своё время досталось от Денисовой мамы: – Когда он заставил сдаться Совет Ангельского Братства! Мы читали в учебнике и думали, что ты расскажешь… Там даже сноска есть, целых полстраницы в рубрике «Это интересно»! – Обычный эпизод, – буркнул Денис. – Таких героев было много… тут важно общее течение событий запомнить… и причины-следствия… – Он тебе кто? – спросил Саня прямо. – Дед? Денис некрасиво присел на край стола. Помолчал секунду. Кивнул: – Дед. Класс взорвался: – Я говорил! – И я! – А ты не верил! – Да ну! – А ты нёс – «однофамииииилееец»! – А он жив сейчас?! – Да жив, учебники новые совсем, а дата смерти не указана! Можно любить или не любить Империю, имперцев, нового учителя истории – своего ровесника и где-то даже классового врага. Но… прийти в банду с пустым портфелем… и… В общем, подвиг – он всегда подвиг. – Мой отец с этим портфелем на работу ездит, – усмехнулся Денис. В классе стало тихо, половина ртов пооткрывалась, глаза почти у всех стали глуповато самоуглублёнными – штабс-капитана Третьякова со старомодным портфелем видели все, но что это вот тот самый портфель… ещё предстояло осознать и пережить. Чудеса продолжались. – А почему тогда твой отец и ты не «витязи»? – спросил кто-то. Денис смутился, пожал плечами, а потом честно ответил: – Дед не отдал отца учиться. Пожалел мальчишку. Его самого знаете, как готовили? Жуть… И били, и пытали, и голодом морили, и вообще… Ну и он решил – незачем сына так же… Он-то сам был сирота, какой там выбор? – А ты не жалеешь, что не стал «витязем»? – спросил кто-то ещё. Денис не медлил, и ответ был искренним: – Когда маленький был, жалел. Очень. Сейчас – не жалею. В жизни важно быть на своём месте, а не чужое занимать. Я вот сейчас на своём, и я это знаю. – А разве главное – не занять место повыше? – неожиданно спросил Ромка Пинаев, младший сын начальника службы безопасности компании «Энергия». Ромка был очень похож на своего старшего братца Юрку, но всё-таки по возрасту ещё не успел сознательно оподлиться – во всяком случае, в его вопросах и взглядах Денис часто читал искренний, хотя и испытующий интерес. Вот и сейчас – Ромка спрашивал как-то напряжённо, даже вперёд подался – словно хотел понять что-то очень важное для себя. – Как же карьера? Или это, по вашим понятиям, плохо? – А что такое карьера? – вопросом ответил Денис. Класс снова притих, переводя взгляд с одноклассника (Ромка встал даже) на учителя и обратно. – Разве это просто стремление занять «место повыше»? – Ромка пожал плечами. – Ну тогда ответь: кто работает лучше – тот, кто любит свою работу или тот, кто её не любит? – Кто любит, конечно. – Ромка снова пожал плечами и улыбнулся: мол, глупый вопрос. – Ну вот тогда себе представь: человек думает о карьере. То есть о том, как влезть на место повыше. А работу свою он не любит. Влезть-то он, возможно, и влезет. Не служебными заслугами, конечно, откуда они, раз ему его же работа противна – а так, там взятку сунет, там наушничать станет… Разбогатеет, как это… приобретёт положение в обществе, будут ему завидовать… А дело, которым он станет руководить? Оно как? А люди, его подчинённые? Им как быть? – Карьеру делают для себя, – возразил Ромка. – Он-то будет доволен. И чего ещё? – И он не будет доволен, – убеждённо возразил Денис. – Ему будет не нравиться минимум треть собственной жизни. Ещё треть жизни он проспит, как положено. И выходит, что он проживёт только треть отпущенного. Да и то постоянно в страхе – как бы меня тоже не подсидели, как бы меня не подставили, как бы не открылось, что я в своём деле бездарь. Получается, что такой человек и не живёт. А спит и боится. Боится и спит. И во сне тоже боится. Так что – вся жизнь у такого впустую. Была – и нет. Класс по-прежнему молчал, но в этом молчании слышалось искреннее потрясение, даже испуг. Ромка медленно сел, не сводя глаз с Дениса. А тот продолжал: – А карьеру делать надо. Только сперва – с самого-самого-самого начала! – надо выбрать дело, которое тебе по душе. И заниматься им. Честно заниматься. И перед собой честно. И перед людьми. – «По душе», – повторил Ромка и уткнулся взглядом в парту. – А если это дело, которое «по душе», для тебя недоступно? Или займёшься им и будешь нищенствовать на жалованье в копейки? – А вот это, Ром, уже другой вопрос. – Денис отошёл от стола к окну. – Это не вопрос личной карьеры, а вопрос больших справедливости и несправедливости. Государственных. Надо сделать так, чтобы каждый мог выбирать дело по сердцу. И чтобы возможность им заняться зависела только от способностей человека. А ещё – чтобы работа не оплачивалась копейками. Никакая. Это и есть одни из главных задач государства. – Даже работа дворника? – насмешливо спросил чей-то девчоночий голос. Денис улыбнулся, даже не пытаясь определить говорившего. – А ты пробовала вымести от листьев хотя бы аллею перед школой? Попробуй, тогда поговорим про дворников… Ёлочки зелёные, да идите же на перемену, от неё и так половина осталась!!! …Ромка догнал Дениса сразу в коридоре, у выхода на улицу – Третьяков-младший торопился домой, там было важное дело. Но Ромка разве что не цеплялся за рукав, глаза у него блестели как-то странно, и Денис остановился. – Денис, погоди, – несмотря на это, попросил Ромка, словно боялся, что Денис всё-таки уйдёт. – Ты только никому не говори, что я тебе сейчас скажу. – Никому не скажу, – пообещал Денис. Ромка закусил губу и кивнул на галстук: – А с галстуком поклянись. – А если ты мне скажешь, что собираешься школу поджечь? – прищурился Денис. Ромка вздохнул, махнул рукой: – Ладно… Ты сам решишь, говорить кому или нет… – Он огляделся и снова взял старшего мальчишку за рукав. Вдохнул. Выдохнул. Переступил с ноги на ногу. И выпалил отчаянно, словно в рукопашную бросаясь: – Я хочу стать космонавтом! Денис внимательно посмотрел на Ромку. Очень внимательно. В Империи космонавтами хотели стать все первоклашки. Половина шестиклашек. И один из десяти выпускников. У одного из ста выпускников это получалось. Конечно, космос осваивается, многие туда летают просто на экскурсии (пусть и недалеко в основном), и уже несколько десятков тысяч мальчишек и девчонок могут сказать: «А я родился…» – и добавить что-то от Луны до спутников Нептуна. И немало взрослых и уже даже почти пожилых людей могут сказать то же самое – может, и не тысячи, но сотни. А вот в командировки туда летают и вовсе тысячи каждый месяц… И это люди самых разных профессий. Но всё-таки космонавт – любое дело, связанное с космосом, – это профессии, скажем так, не расхожие. Нет, точнее будет не так. Профессии, может, и самые обычные. Например, библиотекарь. Но библиотекарь на орбитальной базе Нептуна – это, согласитесь, не то что библиотекарь в школе. – Космонавтом – или работать в космосе? – спросил Денис. Ромка понял разницу и ответил так поспешно и готовно, словно именно Денис здесь и сейчас мог решить этот вопрос: – Пилотом. На военном корабле. Денис мысленно покачал головой. Вообще, служба в космосе считалась службой военной в любом случае. Но то что имел в виду Ромка… Чисто военных кораблей было мало, несколько десятков на обе Империи. Может быть, просто потому, что никто не мог определиться с их местом в этом самом космосе и вообще в жизни Человечества. В Солнечную Систему не ломились толпы агрессивных инопланетян, воевать в космосе одна с другой две Империи даже не пытались, космические пираты, сепаратиствующие чиновники колоний и пройдошливые контрабандисты так и остались на страницах фантастических книг и в приключенческих фильмах, а средство путешествовать к дальним манящим звёздам пока что не было найдено. Но – по традиции – в строившиеся потихоньку и вводившиеся в строй новые военные корабли вкладывались самые передовые достижения и технологии, а служба на них считалась престижнейшей из престижных. С соответствующим отбором… – Это трудно, – честно сказал Денис. – У нас в Империи на такое дело по двести кандидатов на место. И все из армии. Девять десятых – дворяне. А чтобы обойти в таком деле дворян… – Он не договорил. – Я знаю. – Ромка прерывисто подышал. – Я про это всё читаю. Всё-всё. Но ведь всё-таки есть и не дворяне, и даже не из Империи, разве нет? Ну, нет разве?! – Есть, конечно, – согласился Денис. – Но всё равно, надо сначала в армии отслужить, и с блеском, желательно в лётчиках, в действующем составе. Пилотов моложе тридцати нет. Ну… пока нет. Только в книжках фантастических. – Да это хорошо, значит, время мне не помеха! – Ромка передёрнул плечами. – Тут в другом дело… – Его голос упал, и сам он потупился и вдруг очень-очень сильно покраснел. – Отец… он всё говорит, что… что теперь власть ваша. И всем, кто раньше… в общем, если я из семьи чиновника… и ещё… – Ромка запутался в словах и разрубил своё жалкое бормотание решительным: – Что мне больше хода никуда нет. – Чушь, – сказал Денис первое, что подумал. И, как всегда, это оказалось неотразимо правильным. Ромка застыл, словно превратившись в каменное изваяние. Его глаза всматривались в глаза Дениса с почти неприличной жадностью. Потом Пинаев-младший как-то удивлённо констатировал: – Ты не врёшь… – И тряхнул головой. – Но почему?! – Вопрос прозвучал почти с мукой, и Денис понял, о чём спросил Ромка. Не о его вранье или не вранье, конечно… – Потому, – сердито проронил он. И снова попал в цель. Ромка засиял. Посмотрел куда-то в потолок. Широко заулыбался. Запрокинул голову. Засмеялся – очень чисто, звонко, громко. Снова взглянул на Дениса. И, часто дыша, заговорил, рубя фразы: – Тогда я в будущем году – в кадетский поеду. В Верный. В лётку. Там есть. Я поступлю. Я из шкуры вон вылезу, но буду там лучшим. Сам. Безо всякого. А потом поеду к вам. Оттуда с прошлого года посылают десять лучших. В ваше Царскосельское. Я буду пилотом. Я им буду. Последнюю фразу он произнёс – как тяжёлый острый гвоздь вбил. Денис даже немного растерялся от такой неистовости. А Ромка вдруг перевёл дыхание и признался: – Я хотел к вам в пионеры проситься. Чтобы – ну – вроде какой-то задел был. – И что? – насторожился Денис. Ромка покачал головой: – Нечестно это. Прямо, как ты говорил – некрасивая карьера, я ведь не ради пионеров, а ради себя собирался проситься. А я же хочу к… – Он осекся. И Денис мягко, тихо договорил: – …к звёздам. Не надо стесняться этих слов. А в пионеры… если вдруг всё-таки захочешь – приходи. Может, и примем. [17 – Поручик Имперских ВВС, герой боёв в Юго-Восточной Азии, Роман Олегович Пинаев пионером не станет. Но зато он станет космическим пилотом – сперва стажёр-пилотом, потом, последовательно, третьим, вторым и первым пилотом – крейсера «Рюрик» и, выйдя в отставку в звании капитана первого ранга и должности командира этого крейсера, поселится с семьёй на Марсе в пожалованном Его Императорским Величеством имении.] Ромка ничего не сказал, просто отшагнул, кивнул, повернулся и убежал. Почти глупо. Но Денис вздохнул, глядя ему вслед. И ощутил себя так, как, наверное, ощущает себя боец, выбивший врага из важного укрепления… и всё-таки знающий, что впереди – ещё много этих укреплений, которые надо взять. Необходимо взять… …Денис задержался после уроков – уже привычно. Ему принесли почту на отряд – в числе прочего были и солидные заказы для двух отрядных мастерских (сапожной и мебельной), на которые нужно было сразу ответить, обговорив сроки и цены (а для этого пришлось дождаться Никитку Чакина и Генку Раймонда), а ещё – свежие журналы и газеты, которые Денис не мог не посмотреть. Поэтому не было ничего удивительного, что, когда он вышел из школы, у въезда на школьную аллею на Денисовом «ветерке» восседал Володька. Восседал, видимо, уже довольно долго, но не скучал. Наоборот. Вид у него был настолько секретный, что прямо хотелось спросить: «Мальчик, а что ты хочешь сказать?» Новенький галстук у такого же новенького члена знамённой группы товарища Михалёва горел, как небольшой победоносный костерок под воротником умопомрачительно чистой и отглаженной форменной рубашки ковыльно-зелёного цвета, о стрелку на синих шортах можно было порезаться, «нулёвый» ремень, на котором висел «СЧоболь», туго перетягивал тонкую талию… и вообще на фоне хмурого, готового в любой момент пролиться дождём «зимнего» пейзажа Володька выглядел, как некий Маяк На Пути В Светлое Будущее. При этом он был босиком. – Ботинки ушли в подполье своим ходом? – спросил Денис, становясь рядом с Володькой. Ничуть не смутившись и не прекратив сиять, тот охотно пояснил: – Их мыть дольше. Смотри, какую грязюку развезло… Дома всё готово! – У нас тоже. – Денис на миг изумлённо задумался: в аргументе Володьки была диковатая, но неоспоримая логика… Потом он оглянулся на здание школы – и почти в тот же миг из расположенных по углам репродукторов раздалось на всю округу – казалось, даже от гор отскочило и, умножаясь, тут и там запрыгало по улицам эхо: – Внимание, внимание, внимание! – весёлый звонкий голос Верки Борисовой – так же, как это тройное «внимание!» – был своеобразной визитной карточкой пионерской радиостанции «Из шахты слушать!», по два часа в день вещавшей на всю окрестность. По одобрительным отзывам, которые начали приходить в отряд, станцию ловили даже на Балхаше. – Товарищи! Снова голос из шахты Седьмого Горного – из шахты слушать! Мы начинаем дневное вещание! Мальчишки и девчонки, а также их родители! Для начала напоминаем: с первого января грядущего года стартует общерусский конкурс «Словотворчество»! Вы помните, что языки тоже растут и развиваются, как дети? Помогите русскому языку расти и набираться сил быстрее! Долой пальцеверчение, междометья и многозначительное мычание – даёшь новые слова! Молодые слова – от нас, молодых русских – нашему нестареющему языку! Конкурс продлится весь год, и весь год будет работать жюри! Первым призом станет недельная эскурсия в Поясе Астероидов! Второе и третье места – секрет; будут так же триста поощрительных призов! Сейчас – послушайте песню в исполнении одной нашей маленькой, но яркой звёздочки, а потом мы снова вернёмся к вам и посмотрим, что нам тут написали… Денис хотел было недовольно буркнуть: «Договорились же – ближе к началу…» – но вместо этого только открыл рот. Грянула маршевая музыка, а потом послышался хорошо знакомый ему голос: – Рассвет догоняет закат! Из мрака забвения Несётся возглас: «Виват! Виват, Империя!» Не двинуть историю вспять, Но наше великое знамя Взовьётся над Русью опять, Пройдя через грохот и пламя! Рассвет сменит закат! Во мгле забвения Раздастся клич: «Виват! Виват, Империя!»… В обалделом восторге Денис дослушивал грозную, зовущую песню, которая, казалось, разрывает репродукторы – …Имперские раны омыть Не липкою сладкою лестью! Воскреснуть, подняться и – быть! Вот дело и долга и чести! Рассвет сменит закат! В дыму забвения Раздастся клич: «Виват! Виват, Империя!» В грозу, в огонь – иди! Вперёд – к свершениям! Мужай! Живи! Расти! Дерзай, Империя! [18 – Песня А. Харчикова.] – Это ж ты поёшь! – вырвалось наконец у Дениса (он и правда не сразу сообразил, что слышит Володькин голос), и он повернулся к скромно стоявшему рядом Володьке. Тот дёрнул плечом: – Да… девчонки старшие навалились, прямо заставили… – Ну и хорошо получилось… – Денис помедлил и добавил убеждённо: – Очень хорошо получилось. Володька немедленно задрал нос. И так же немедленно Денис нажал на него – сильно, заставив младшего возмущённо пискнуть, – и поучительно произнес: – Единица – да кому она нужна? Голос единицы – тоньше писка… Ну? Как дальше? – Ой… кто её услышит – разве жена? Да и то – если не на базаре, а близко… – смешно морщась, продолжил Володька, но дальше воодушевился и закончил уже своей охотой, взмахнув воинственно кулаком: – А если в партию сгрудились малые – Сдайся, враг! Умри и ляг! Партия – рука миллионнопалая, сжатая в один разящий кулак! [19 – Стихи В. Маяковского.] Между тем репродукторы скрипнули, в них послышались скрипучие и сыпучие шорохи, унылые посвистывания, дальний гул авиационных двигателей – и заунывный голос оповестил мир: – Девушка, вылетающая в Кызыл-Мурды… ОДУМАЙТЕСЬ! – после чего снова возникла бодрая, как обычно, Верка: – Итак, после этого оптимистичного отступления мы с вами «продолжаем разговор», как говорил Карлсон… кстати, нашим младшим радиослушателям – кто такой Карлсон, кому и где он это говорил и чем он прославился? Ответы направлять… собственно, все знают, куда – к нам… А в продолжение разговора – несколько писем, посвящённых одному и тому же сегодняшнему знаменательному событию… Начнём вот с этого, оно лежит сверху и конверт солидный… – послышался хруст надрываемой бумаги. – Кгм. «Городская Дума напоминает, что вырытая перед входом яма была заделана за счёт…» Гм… ну… так, в сторону… Вот! «Мы никогда не забудем мрачные годы тяжкого труда в «ЗаготМясе», когда лишь твой искромётный юмор скрашивал нам унылые дни. Помню, как весь наш коллектив почти полчаса гонялся за тобой по двору…» Э… Переходим к следующему письму! «В этот замечательный день твоего частичного совершеннолетия хочу поздравить тебя и сообщить, что слова: «Если не вернёшь книгу через полчаса – будешь лечиться полгода!» – полностью разъяснили мне лично моё заблуждение…» М-да… «Как сейчас помню раннее, беззаботное детство – мы жарили над костром на берегу озера украденную тобой печён…» Да что ж такое?! Володька между тем давился от смеха, да и вобще – все, кто находился в пределах слышимости, застыли, с интересом наблюдая даже не за передачей, а за тем, как появившийся в аллее Олег – видимо, он пришёл из основного школьного здания в поисках Дениса – превратился в памятник самому себе, задрав голову в направлении ближайшего репродуктора. Стоявшие справа и слева от него Санька Бряндин и Пашка Бойцов отчётливо надувались и расслабленно покачивались от хохота, который оба старательно давили и явно проигрывали ему поединок. Потом Денис крикнул, махнув Олегу рукой: – С днём рождения! Олег посмотрел в его сторону и расплылся в улыбке. Пригнулся – Санька с Пашкой с двух сторон врезали ему по спине ладонями – от души. Огрызнулся, распрямляясь под голос из репродукторов: – Поздравляем с пятнадцатилетием нашего товарища, члена совета отряда, командира первого звена, первого пионера Седьмого Горного – Олега Ветлугина! Ура! – Урррааа!!! – от души завопил Володька, раскачиваясь на сиденье велосипеда и отталкиваясь от земли то одной, то другой ногой. – С днём рождения! Денис подошёл, улыбаясь, ко всё ещё смущённо и возмущённо поглядывавшему вокруг Олегу, но вдруг, сам того не ожидая, как-то потерялся и неловко сунул другу руку: – С днём рождения… Олег рывком подтянул его ближе и обнял… …Традиция праздновать дни рождения сообща уже прочно привилась в отряде, тем более что в такие моменты мог приходить кто угодно, включая родителей и вообще посторонних. Правда, взрослым на таком празднике было находиться трудно – риск оглохнуть, а то и тронуться умом оказывался очень и очень силён. Но и дома, куда Олег с Денисом и Володькой добрались уже в наступающих сумерках, Олега ждал если уж не ещё один праздник, то, по крайней мере, большой торт, испечённый матерью, а также подарки. Старший Третьяков был дома и даже поучаствовал в процедуре поздравления, а вот Валерия Вадимовна отсутствовала – развозила по домам дюжину детей, которых сама же не столь давно с боем забрала из семей, выполняя своё давнее обещание-угрозу. Чего ей это стоило – знали немногие. Дети любили своих бестолковых и бездельных родителей совершенно безоглядной любовью – даже тех, которые, на взгляд Дениса, такой любви не заслуживали, – и их пришлось размещать просто-напросто в наскоро переделанных камерах в полицейском участке, так как из любого другого места они бы немедленно сбежали. Но жутковатый способ сработал. Перед реальной угрозой лишиться детей за ум взялись даже самые забулдыжные – а учитывая, что работы в посёлке было выше крыши и за неё начали неплохо платить, этот ум и руки, которыми они за него взялись, им теперь было куда приложить. И Третьякова поспешила развезти детей по семьям – то, что она сделала, для неё самой было пыткой. Поэтому Денис подозревал, что мама просто-напросто не торопится домой, чтобы не «сорваться» на семью. Кстати, к торту неожиданно подсели ещё двое ребят, как раз приехавших с латифундий, где появились первые восемь пионеров. Появились, против всех правил, после памятного визита туда братьев Раймондов. В сущности, просто семь пацанов и одна девчонка назвали себя пионерами, снабдились самодельными галстуками и начали «жить по справедливости», а что самое главное – по мере сил и понимания её устанавливать. В данный момент один из них лежал у казаков в станичной больничке – ему ночью пробили голову кистенём и сломали пять рёбер, – а ещё один скрывался у друзей, потому что его «до мяса» выдрали испуганные посыпавшимися угрозами родители. Однако были и успехи, о которых и отрядили сообщить двоих посланцев. Тортов они до этого не видели ни разу в жизни, и Олег тишком попросил мать приготовить им настоящий ужин. Ольгу Ивановну, впрочем, просить долго не пришлось – при виде гостей она едва не расплакалась от жалости. Денису, если по правде, тоже хотелось плакать, но не от внешнего вида посланцев, а от того, что они затеяли, и от того, что ему с этим что-то предстояло решать. Причём именно ему. Правда, неожиданно помог отец – Борис Игоревич твёрдо пообещал завтра же переговорить с Макарычевым насчёт усиления внимания к латифундиям, тем более что государственный контролёр безопасности и сам собирался заняться этим. А потом вмешался и именинник – нежданых гостей Володька уже отвёл на ночлег в отрядную «гостиницу» и где-то там задержался, а Олег с Денисом сидели перед сном на крыльце, играли с Презиком. Олег с ленивым удовольствием пересматривал подарки. Борис Игоревич подарил ему ни много ни мало – пистолет, такой же «Байкал», как был у Дениса, а главное – оформленное разрешение на оружие. Валерия Вадимовна – полевую сумку с набором карандашей, компасом, курвиметром и складным пантографом. Денис – заранее и специально выписанные из Верного три новые книги из серии «Воинам быть, воином будь!». Володька – самолично выточенный резной стаканчик для ручек-карандашей. Вертя его в пальцах, Олег неожиданно сказал: – Слушай, вот что… Давай-ка ты мне выпиши что-нибудь вроде удостоверения. Что, мол, направляется для оказания помощи… Мы, кажется, можем такие вещи выписывать? – Вообще-то да, – кивнул Денис, искоса глядя на друга. – Вот и отлично! – Олег отставил стаканчик, хлопнул себя по коленям. – Поеду на недельку, думаю, Илья Францевич согласится, тем более что у меня с успеваемостью более-менее нормально. Осмотрюсь, мозги им вправлю, помогу. А то, я чую, будет под боком у нас партизанский отряд. А время уже не то. – Что я слышу?! – Денис насторожился. Олег толкнул его плечом: – А то и слышишь… Ну, в общем, ты думай, а я спать пойду. Он встал, потянулся, собственнически-нежно сгрёб подарки и исчез в доме. Правда, на самом пороге остановился и сказал тихо: – Я уже не помню, когда день рождения отмечал. И подарки ещё… Спасибо, слышишь? Денис остался сидеть, вглядываясь в ночь и надеясь, что придёт-таки мама. Потом поднялся, ещё немного постоял и пошёл домой. И уже в дверях, которые он открыл, услышал позади предупреждающее рычание Презика. Оглянувшись, Денис увидел у калитки массивную фигуру. Но человек не выглядел угрожающе – скорей было в его фигуре и том, как он стоял, что-то просительное… …Балуева-старшего Денис видел, конечно, и раньше, и сейчас даже вспомнил сразу, как его зовут – Максим Фёдорович. Большой, плечистый, он ещё и казался каким-то громоздким – видимо, от смущения. Первые же его слова выдали это смущение и неловкость с головой: – А Борис Игоревич… – Балуев закашлялся, покосился на бдительно сидящего рядом Презика. – Борис Игоревич дома? – Да, конечно, – Денис отступил чуть в сторону. – Проходите, пожалуйста. – Спасибо… Денис. Ты ведь Денис? – Балуев вошёл в дом, осматриваясь – не так, как это обычно делают люди, попавшие на новое место, а словно ожидал, что вот-вот или стены сомкнутся, или потолок рухнет ему на голову. – Денис, – кивнул мальчишка и, заранее извинившись улыбкой, крикнул: – Пааааап! К тебеееее! И – побежал вверх по лестнице… …– Я не понимаю, почему вы ко мне пришли, – Борис Игоревич посмотрел через стол на позднего посетителя. Горела верхняя лампа, за окнами начинал шуршать дождь. – Идите каяться к Кенесбаеву. Или к Макарычеву. Или вы – по-соседски, так сказать? В голосе имперца прозвучала насмешка, но Балуев неожиданно серьёзно подтвердил: – Почти так и есть. По-соседски… Борис Игоревич, я вам так скажу. Что со мной будет – так мне и надо, и мало. С дурой моей – та же история. Я сам-то из грязи карабкался, вот. – Он показал свои руки, с которых так и не сошли следы долгой и тяжкой работы с детского возраста. – А вот её подобрал, уже когда меня «господином штейгером» величали, вот она и решила, что сама из себя госпожа… Но у нас дети. И у вас… дети. А я не слепой. Ируська, как с чужими, с нами стала: «Спасибо, извините, разрешите, спокойной ночи, папа и мама…» А Никитка мой изнылся весь, плачет по ночам, а вчера возьми, да и спроси в глаза: «Папа, почему ты такой плохой?!» Я так и сел. Кто ж, говорю, тебе сказал, что я плохой?! А он и говорит: имперцы не дружат только с плохими, и никто мне этого не говорил, это все знают, и со мной не будут дружить. И бегом к себе в комнату. Это ведь ваш сын… Никитка на него без голоса глядит, а теперь – как ему-то быть?!. – Не думаю, что Денис ему говорил, что вы плохой, – Борис Игоревич смотрел на Балуева внимательно и спокойно. Балуев замотал головой: – Я не о том! И не думайте! Только вот что… дети-то – они чистые. Пока мы их не испоганим. Их ведь в таком не обманешь, они не солгут… Меня словно обухом по голове хватили. Сел, думаю: а ведь правду мне сын сказал. Сам, наверное, не думал он про такое, а получилось – меня как будто голого на свет выпнул, лопуха не оставил – срам прикрыть… Да и чего там прикрывать? Весь он мой, этот срам. Перед другими-то легко кочетом выступать, а – перед собой?.. Ну вот возьмёте вы меня. Возьмё-о-оте, есть за что… – Расскажете? – быстро спросил Третьяков-старший. Балуев горько усмехнулся: – Ну вы чисто норный пёс… не зароешься… Расскажу. Затем и пришёл. Только вы сперва про другое дослушайте, а?.. Возьмёте вы меня, дадут мне – ну, может, и не вышку, я так мыслю – нет за мной на вышку… но лет десять влепят. Дура моя, как ни крути, меня любит, – в голосе штейгера прозвучала неожиданная нежность, – со мной поедет. Детям при тюрьме расти? Или цыкнуть на неё и тут их всех оставить? А жить им где? А с чего жить, если она только и умеет – пыль вытирать, готовить, да полы мести? Велики бабьи умения… Да и ладно бы. Как дальше они жить будут? Они сами-то? Будет тут ваш мир. А они в нём – с клеймом на лбу: ПЛОХОЙ был их отец. Не отмыть, если только с головой срывать. – Хотите попросить пощадить вас ради детей? – уточнил Борис Игоревич, цепко и неприязненно суживая глаза. Но Балуев медленно покачал головой: – Нет. О том уже и речи не будет. Куда там. Всё… Хочу, чтобы у Ируськи с Никиткой обо мне другое осталось – мол, папка хорошему делу помог. Шкурно, понимаю. Всё равно шкурно. Но вот уж… как есть. Какой есть. А был – верьте, не верьте, не прошу, просто говорю – был не такой. Думал в своё время – мне бы хоть малую власть, людям помочь. Думал… да… – Он криво усмехнулся. – Думал-думал, да и придумал. Господином штейгером стал, дом в четыре комнаты. Вот такая мне цена. – Хотите чаю? – негромко спросил Третьяков-старший. Лицо Балуева сделалось глупо-натужным – словно он силился понять совершенно незнакомый ему язык. Потом заторможенно переспросил: – Ча…ю? – Чаю, – подтвердил Борис Игоревич, вставая. – Сейчас выпьем чаю, а вы пока подумайте: откуда мы такие-из-себя-имперцы-герои-в белом взялись? С каких полок нас достали и кем у нас отцы были? Подумайте за чаем, ну а потом поговорим о деле… Пойдёмте, Ольга Ивановна спит уже, конечно, но чай я и сам заварю… …Когда за спиной застучали шаги и голос Володьки окликнул: «Денис!» – Третьяков-младший только волнообразно дёрнул плечами. Сидя за столом с поджатыми ногами, он выстругивал в свете лампы какой-то завиток из мягкой деревяшки – чтобы занять руки. Спать перехотелось – он думал сразу над поздним странным визитом Балуева и предложением Олега, который, к слову сказать, давно спокойно сопел внизу их с Володькой двухъярусной кровати. – Денис! – Володька, мокрый от дождя, тяжело дышащий – то ли от бега, то ли от волнения, – подлез почти под руку. – Ну Денис же! – Олегу скажи, если добудишься… и вообще – спать марш… – пробормотал Денис. Из-под острого лезвия закипала тоненькая прозрачная стружка. В другое время Володька затих бы и просто молча смотрел – его поражало и восхищало, сколько всего умеют руки Дениса. Но сейчас… – Денис же! – Володька выкрикнул это отчаянно и затеребил старшего мальчишку за рукав. – Франца Ильича около его дома сегодня вечером избили… сильно. С ним сейчас… мама. Может быть, он даже… Володька не договорил страшного слова. Нет, не потому, что испугался его смысла. Уличное дитя, он отлично знал, что это такое. Но… Денис окаменел. Потом повернул голову – медленно и спокойно, но Володька сказал: – Ай! – и шарахнулся от стола, сел на кровать, ударившую его под коленки. Таких страшных глаз, как сейчас у Дениса, Володька не видел ни у кого и никогда. Они были заряжены чем-то таким… таким… что Володька примёрз к кровати. По таким глазам промахивается в упор самый лютый, самый бесстрашный враг – и ничего не успевает сделать до того, как голые руки обладателя глаз сломают ему шею… – Кто? – спросил Денис и сел удобнее. – Не знаю, – замотал головой Володька. И перевёл дух – нет, это был Денис, родной и знакомый… – Но я узнаю. Обязательно. – Узнай, – кивнул Денис. – Завтра. Обязательно. И вернулся к резьбе. Глава 7 В доме должно быть чисто! В ночь на первый день здешней бесснежной и сырой зимы дул ветер. Он поднялся с закатом и до трёх утра беспощадно трепал лес, гулял по улицам, гремел всем, что было плохо закреплено, гнул деревья, ломал ветви, сбрасывал со склонов на Голодном лавины и, казалось, собирался сорвать с орбиты всю Землю. Это был самый настоящий ураган. А Денис опять ночевал не дома. Опять «так получилось», как он для себя объяснял подобные частые казусы. Он попал в ураган на юго-восточных прудах, куда пришёл пешочком проверить, что там наработали в прошлые выходные. Вообще-то это делал чаще всего Олег, но как раз вчера утром он с братьями Раймонд и Генкой отпросился на латифундии – «посмотреть-понюхать», как выразился Олег. И Денис явился на пруды сам, по дороге не переставая изумляться, до чего тут странная зима. В Петрограде в это время уже лежал бы… в смысле, уже лежит снег. Правда, ураганы и там шли бы – причём не так, как тут – в кои-то веки собрался! – а один за другим пёрли бы и пёрли с моря, и было бы вдобавок очень сыро, ещё сырее, чем тут… …На прудах, собственно, поменялось ещё многое. Два зарыбленных пруда, от которых Совет Латифундистов чаял иметь новые прибыли, были переданы посёлку. Недалеко от строившегося геотермального комплекса, на соседнем пруду, лобановским кооперативом «Дружба» намечался городской пляж, к нему прокладывали дорогу и собирались открыть всё к лету, к имперскому празднику Дня Защитников русского моря [20 – Отмечается 4 июня. В этот день 20… года российский Черноморский флот отказался подчиниться приказу «командования коалиционных сил» о сдаче и, выйдя в море, принял последний бой на траверзе Севастополя, сорвав высадку десантов противника в Крыму и на Кубани.]. А ещё чуть подальше пионерам выделили место под лодочную станцию. Строили они её сами – благо руки у всех росли, откуда надо, а типовые проекты подобных зданий уже давно печатались в пионерских журналах. Кстати, это был второй по счёту «удалённый объект». Первым стало пионерское стрельбище, появившееся-таки возле того самого ручья, где ребята остановили обезумевшую орду. Теперь место сделалось вполне окультуренным, с постоянным дежурным, с надёжным складом, с навесом для отдыха и небольшим крытым тиром, а основная дистанция была размечена до 300 метров и даже оснащена подвижными мишенями (правда, ещё примитивными), собранными в одной из отрядных мастерских. А на лодочной станции пока что ничего, кроме причала и сборного домика, который как раз и закончили ставить неделю назад, не было. Вот именно на ней Денис и застрял. Он вообще-то быстро осмотрелся и собирался уже идти домой – но увы, не удержался и, раздевшись, прихватил одно из охотничьих копий – их с десяток хранилось в шкафу в домике, просто-напросто тонких металлических прутьев в рост человека с острыми заершёнными концами. С этим орудием местные мальчишки охотились на рыбу, ещё когда это считалось «нарушением священного права частной собственности» и почему-то «злостным браконьерством», угрожало штрафами, сроками лишения свободы и так далее. Но эта глупость осталось в прошлом, и Денис совершил обычное для мальчишки его возраста безумство – распахнул дверь, пулей пролетел к воде по мосткам и, не тормозя, чтобы не передумать, с воплем спрыгнул в холоднющую воду последнего дня здешнего ноября… …Денис давненько не нырял вот так. У него резко перехватило дух, мальчишка себя выругал – так можно и разрыв сердца заработать. Но почти тут же задвигался, крутнулся, вытягиваясь в колеблющуюся струнку, – и поплыл глубже, где уже в зимнем сне мирно колыхались на откосе из чёрного песка более светлые водоросли. Неожиданно ему вспомнился Войко – и взгрустнулось: а ведь он, Денис, про него и не вспоминает… почти. Как он там? Денис написал ему семь писем, получил в ответ восемь, а последний месяц… О! Кажется щука… …Свою добычу – щуку и двух больших, похожих на серебристые тарелки карасей – Денис тут же обезглавил, выпотрошил и зажарил сбоку от причала. Там уже был кем-то налажен удобный очажок – жестяной ящик с дырками у дна, стоявший на тонких металлических ножках. У стены дома были сложены аккуратно закрытые старой термоплёнкой от влаги сухие дровишки, а крупная сероватая соль нашлась в домике; пока он опять бегал внутрь – растираться посильней и одеваться, его колотило, зуб на зуб не попадал – рыба почти пожарилась. Оставалось пару раз перебросить её с боку на бок, сглатывая слюну при виде золотисто-коричневой корочки, – и можно было поужинать. Денис ел прямо с огня, обжигая и облизывая пальцы, поглядывая на пруд и на горы, где над лесом виднелись мачты струнника. Улыбался – то задумчиво, то просто весело. А пока ходил сбрасывать в воду кости (плавников и прочих хвостиков не осталось – Денис их прожарил до хруста и беспардонно сожрал), пока прибирал за собой – со стороны дороги через перевал быстро потянуло густую клубящуюся черноту. Один её вид как бы предупреждал: люди, по домам, сейчас начнутся суровые дела. К счастью, на станцию успели провести телефон и, когда непогода сорвалась уже совсем явственно, Денис как раз закончил звонить, что с ним всё в порядке и он в безопасности. Он хотел позвонить и Насте, но… Провода оборвало. Плюнув в сердцах и подумав, что это уже не в первый раз и как-то нехорошо выглядит, словно ворожит кто-то, Денис бросил трубку на рычаг. Вторым счастьем оказалось то, что сама станция была достроена. Небольшая будочка надёжно защищала от дождя. Но, когда Денис, положив замолчавшую трубку, придвинулся к окну, то ему стало не по себе. Мгновенно стемнело, почти совсем – и из этой темноты на берег, на причал (хорошо, что лодок ещё нет) выбрасывались с грохотом мрачные, почти как на штормовом море, волны. Стекло у носа Дениса вибрировало, и он ощущал, что даже стены будочки вздрагивают. Если честно, ему на миг захотелось рвануть на стройку пляжа – там был сторож. Но, строго приказав себе не трусить, Денис уже почти ощупью разыскал керосиновую лампу, зажёг её, заварил себе чаю, открыл пачку галет, найденную в шкафчике и, подсев к столу, стал разбирать записи в блокноте. Нерешительность и робость за работой постепенно ушли, он почти перестал слышать беснующуюся снаружи стихию. Записей накопилось выше крыши, и чуть ли не каждую четвёртую Денис просто-напросто не сразу понимал – сделанные второпях, иногда парой букв, они напоминали какие-то загадочные шифровки. Ну вот что, например, означает аббревиатура «фель. сразу п. н. г. – мама