Саша засмеялась. О, как же она смеялась. Весь мир будто новым светом озарялся. Становился на секунду безоблачно счастливым. Но, как только смех прекращался, все мрачнело кругом. Тучи заволакивали небосклон. Она сказала уже серьезно:
— Проводник, который не ведал, что творит. Не подозревал, куда приведет дорога, в какую чащобу. А то повернул бы в противоположную сторону…
— Да уж, бедный, бедный проводник. Представляешь, что она сейчас чувствует?
Она нахмурилась, и мир нахмурился. Представлять себя Ниной было очень неприятно.
Помолчали. Потом она сказала:
— Когда мы с Нинкой в детстве бегали в киношку, у нее всегда имелись деньги на мороженое. Я ей так завидовала! Отчим с матерью таким образом от нее откупались, чтобы не сидела у них на голове в их комнатке. Комнатка маленькая была, в большой коммуналке. Мне казалось, что так жить гораздо веселее. А еще ее мать приносила домой всякую вкуснятину из столовой, где работала. Мне сладкого не давали, а у Нинки — всегда полно. И она, так уж и быть, делилась иногда от щедрот. И уроки ее делать не заставляли. В общем, не жизнь, а малина. А то, что ее ремнем пороли, — так этого я долго не знала. Ну а потом как-то незаметно роли поменялись… Выяснилось, что объектом зависти суждено быть мне… И меня это всегда раздражало. Вызывало желание поддразнить… Почему мы так устроены странно, не знаешь?
— Знаю, но не скажу, — сказал я.
Она снова засмеялась.
— Это еще почему?
— Потому что мысль изреченная есть ложь.
— О, ну после этого остается только молчать…
И мы действительно долго после этого молчали. Сидели и даже не смотрели друг на друга. Наконец она сказала:
— Но насчет имени все-таки. Изреки, а? Правду, желательно. Как тебя зовут?
Надо было решаться.
— Может быть… Николай? — осторожно предположил я. А сам впился глазами в ее лицо прекрасное. Как она отреагирует?
— Николай?
Она как будто удивилась. Задумалась, будто пыталась что-то вспомнить. Но не вспомнила. Опять смотрела на меня в упор, вроде бы сравнивала с чем-то. Или с кем-то.
А я решил: была не была! Закрыть глаза и прыгнуть в ледяную воду.
— А ты? Может быть, тебя иногда зовут… (жизнь решается! Вдохнуть и выдохнуть!) Шурочка?
Ее точно кнутом ударили. Отшатнулась. Покраснела. Отвела глаза.
Сидим молчим. Что-то будет…
Она вдруг подвинула свой стул вплотную к моему. Взяла кисть моей левой руки. Стала рассматривать шрамы на ней, потом нежно гладить пальцами. Наконец, поцеловала. Сказала:
— А ухо? Ухо твое левое можно потрогать?
Ну что с ней сделаешь? Я молча склонил голову: делай со мной все, что захочешь. Она пощупала ухо, потянулось к нему губами, прошептала: