Но он удивил.
Вдруг забормотал что-то неразборчивое. Помолчал и сказал тихо-тихо:
— Ладно, ради Люськи. И ради матери твоей, Антонины Павловны. Попробую. Но это будет стоить тебе недешево. И никому никогда и ни за что ни слова!
И еще через несколько минут исчез. Даже руку на прощание пожал — всего во второй раз в жизни, кажется.
А я остался сидеть все на той же кухне квадратной десятиметровой, мочой провонявшей, сидел и думал над своей странной судьбой. А потом все-таки не выдержал, опять подошел к окну — проверить еще раз, вдруг все-таки показалось. Вдруг привиделось!
«Боже, молю тебя, сделай так, чтобы это был обман чувств!» Но нет, не сделал. Не заслужил я милости. Смотрю: увы, все правильно. То есть совсем даже неправильно и невозможно!
На крыше буквы светящиеся повесили:
«С Новым, 1979 годом!»
Мать честная! Вот так сходил за хлебушком!
1
Говорят, подшитые люди меняются очень сильно. Я слыхал, что они блекнут, тускнеют, становятся неинтересными для окружающих. Вчерашний балагур и душа компании превращается в скучного, мрачного типа, время от времени изрекающего что-нибудь банальное.
Что-то в этом роде произошло, наверно, и со мной. Мне показалось: все поблекло и посерело вокруг. И вместо мигрени меня начали мучить депрессия и приступы тоски.
Сама операция запомнилась мне смутно. В ту субботу сидел я на кухне, погруженный в напряженную борьбу с самим собой: пойти взять в магазине чекушку или нет. Как-то уж очень дико: завтра выходной, жены дома нет, а я — ни в одном глазу. И потом, раз уж скоро подшиваться, так надо бы все-таки попрощаться с зеленым змием как-нибудь по-хорошему, ведь столько лет он был мне ближайшим другом и соратником. Центральную, можно сказать, роль в моей жизни играл. Дураком надо быть, чтобы не принять на грудь последний раз, нашептывал искуситель внутри меня. Ну, или предпоследний. Более благоразумная часть моего мозга сопротивлялась, доказывала, что выпивки мои стали иметь непредсказуемые, опасные последствия.
Недельный запой на работе почему-то простили, списали все на особое задание. Михалыч спас: уж он-то знал, кто и при каких обстоятельствах подтолкнул меня к дурному поступку. Но тот же Михалыч четко дал понять: в последний раз.
Мне даже было трудно поверить: что это я вдруг так накуролесил? Раньше мне такое не было свойственно. С другими бывало, да, приходилось слышать рассказы о чем-то подобном. «Патологическая алкогольная интоксикация» называется. Когда страждущий не помнит потом ничего совершенно — временная амнезия. Да еще творит в этом состоянии черт знает что. Любую глупость, хулиганство может совершить. Например, один мой знакомый влез на балкон к известному скульптуру и украл стоявшее там произведение. Как уж он эту статую исхитрился со второго этажа спустить, как сам влез и вылез, когда на ногах с трудом стоял, осталось не разгаданной наукой тайной. А другой спрятался в канализационном люке и выскакивал оттуда, пугая ночных прохожих, дьявольски хохотал при этом и пел арию из «Фауста». И декламировал — в оригинале — стихи арабских средневековых поэтов. При том, что в своей обычной жизни не пел и арабского не знал. Третий вообще обворовывал родственников и все деньги то ли тратил, то ли просто терял, а может, и в карты проигрывал. А наутро ничего — ни акта воровства, ни траты — не помнил. Совсем. В трезвое время честнейший был человек.