— И почему ты не сбежал?
— Ну, во-первых, — куда? В Фельдафинге они бы меня сразу же схватили. Я был тогда как громом пораженный. Покорившимся судьбе, если хочешь, но в то же время упрямым. Я хотел добиться справедливости. «Так же дела не делаются!» — сказал я себе. Я все еще не понимал, что происходит.
— А потом тебя освободила Симона?
— Нет, к сожалению, это было не как в дешевых романах. Пока Симона приехала, прошло некоторое время. Не достаточно ли на сегодня? Я чувствую себя довольно обессиленным.
Старик делает несколько глубоких вздохов. Затем он спрашивает:
— Почему ты ни словом не обмолвился об этом?
— Потому что у нас не было времени. Возможно также, потому что я был еще недостаточно старым для этого.
Старик задумывается, глубокие складки, напоминающие узор стиральной доски, собираются на его лбу. Неожиданно он спрашивает:
— Еще раз наверх?
— С удовольствием!
Когда позднее я, растянувшись во всю длину, лежу на своей койке и закрываю глаза, то снова ощущаю себя перенесенным в потроха камеры безопасности. Герметически изолированный от внешнего мира, я снова торчу в этом битком набитом сборище агрегатов. Эта тишина, никакого эха — ничего.
* * *
Я чувствую сильную боль справа, в области почек. Это похоже на растяжение. От тесноты в камере безопасности появились вывихи, от которых я отвык давным-давно.
У меня трудности и с правой ногой. Ночью я интенсивно растирал бедро «Рубриментом». А теперь надо двигаться. С выступа мостика старик, очевидно, заметил, как я делаю круг за кругом.
— Что это на тебя нашло, что ты, как наш старый доктор, носишься по палубе? Солнечный удар? — спрашивает он за завтраком.
— В камере безопасности я занимался по-настоящему тяжелой работой, сделав большое число снимков! — жалуюсь я.
Но старик только ухмыляется:
— А мне вспоминается, как ты работал во время Гибралтарской операции, продемонстрировав на мостике, сколько приседаний ты можешь сделать, а потом лежал на койке с мышечной болью и чуть ли не умирал!
Я чувствую, что краснею, как будто еще и сегодня вынужден стыдиться этого представления.
— При малейшем прикосновении я тогда мог бы подпрыгнуть до потолка, — говорю я.
— Потолок бы выдержал!
— В то время у меня были по крайней мере еще здоровые кости!
— Ха, в то время! — говорит старик, и в голосе его звучит сарказм вместо сочувствия к моим недугам.
— Там внизу, в камере безопасности, было, между прочим, семьдесят миллирентген. Это, наверное, приличное количество?
— Ты мог бы надеть свинцовый суспензорий, — издевается старик.
— Какова нормальная доза? Двадцать миллирентген?