Лоцманский катер плывет к пароходу, который стоит на рейде. Иногда он проходит совсем внизу. Если бы лоцманский катер сделал небольшой крюк, то мог бы доставить нашу почту, если бы нашелся один умный человек и передал нашу почту на лоцманский катер, который раскатывает между стоящими на якоре судами.
Во всех проходах выкладывается проклятая рулонная бумага, одновременно моют тыльную сторону надстройки мостика, именно теперь, непосредственно перед погрузкой угля. Это типично!
Я сижу на своей койке, свою одежду я уже давно рассортировал, и вдруг резкие грохот и треск заставляют меня вздрогнуть: крышка люка! Наши крышки люков фирмы «МакГрегор» открывают, и я иду на палубу. Глядя на соты высотных домов, я ругаюсь со стариком: почему он не сказал мне, что наша цель — не гавань Дурбана, а рейд. Я исходил из того, что для нас на расположенном недалеко от города пирсе зарезервировано место и что мы, как штык, направимся туда. Ведь в конце путешествия необходимо почувствовать, что цель достигнута. Мы же достигли скучной глуши с силуэтами высотных домов и кораблей. Силуэты кораблей по меньшей мере хоть что-то оживляют, они меняют свое освещение. Город же — это нечто другое, как намалеванный лишенным фантазии художником кино безрадостный проспект современного портового города. Молы так плотно загораживают гавань впереди, что без бинокля я не могу разглядеть вход. Если бы не краны и плотно стоящие корабельные мачты, выступающие над молом, то гавань Дурбана показалась бы больше иллюзией, чем реальностью.
Неожиданно рядом со мной оказывается старик.
— Запасемся терпением, а потом попьем чаю, — говорит он голосом уставшего человека.
— Означает ли это, что у тебя есть чай?
— А мы можем попробовать заставить стюарда подсуетиться, — отвечает старик, несколько расслабившись.
Стюард действительно приносит чай. Старик, погруженный в свои мысли, говорит:
— Если это так начинается, то непременно затянется.
Я тоже настроен мрачно, но в моей мрачности вибрирует нервозность. Я и летаргичен и нетерпелив в одно и то же время. Теперь корабль не принадлежит ни открытому морю, ни защищающему порту. Его турбины больше не работают, ветер и течения двигают его вокруг якоря: корабль вращается вокруг якоря. Но это и все его движение. На таком судне в таком полумертвом состоянии раздражительность экипажа, я это знаю, может привести к желанию убить. То, что старик рассказывал о Лагосе,[47] было ужасно. Там суда иногда вынуждены месяцами «хиповать» на рейде при палящей жаре, так как возможности порта ограничены. Я представляю себе жизнь на перегретых от жары палубах корабля, как преддверие ада. По крайней мере от жары мы здесь не страдаем. Плотный туман отфильтровал светило, легкий ветерок веет со стороны моря. После обеда, который я без всякой охоты заглотнул, мы снова сидим в каюте старика.