Кровавые следы. Боевой дневник пехотинца во Вьетнаме (Роннау) - страница 214

За прошедшие четыре месяца я не раз слышал, как солдаты говорили, что предпочли бы умереть, чем получить то или иное ранение. Это был обычный предмет для разговора. Я полагаю, что солдаты говорили об этом на всех войнах на протяжении, наверное, тысяч лет. Мы все привыкали к своим индивидуальным ранениям и радовались, что живы.

Мне также пришло в голову, что война — это игра для молодых, потому что армия предпочитает призывать восемнадцатилетних, а не в двадцать один год. Молодёжь более податлива, и ей легче управлять. Средний возраст американского солдата на Вьетнамской войне был девятнадцать лет. В свои двадцать я был старше большинства других, но не сильно. Я всё ещё был достаточно молод, чтобы купиться на нужные сказки, например, о своей неуязвимости и о том, что вляпается всегда кто-то другой.

Во Вторую Мировую войну средний возраст американского военнослужащего выходил более зрелым — двадцать шесть лет. От этого моя война казалась похожей на детский крестовый поход. На каждого полковника или генерала в возрасте Уэстморленда, пятьдесят три года, требовалось три отделения пехотинцев, около тридцати парней, в возрасте всего лишь восемнадцати лет, чтобы удержать средний возраст в девятнадцать. Но это было как раз то, что нужно Пентагону.

Вы можете приказать подросткам устроить атаку Пикетта на окопы, полные вражеских солдат, или оставаться за пулемётом, чтобы удерживать противника, и заверить их, что всё пройдёт благополучно. Они поверят вам, даже если фактическая ситуация явно утверждает обратное. В возрасте двадцати восьми лет люди настроены более скептически и ими нельзя так легко управлять или сбить их с толку.

За окном по правую руку от меня виднелся сетчатый забор, а за ним, метрах в тридцати, двухполосная дорога, что меня беспокоило. По дороге ездили бесчисленные гражданские машины — грузовики, мотоциклы и эти вездесущие трехколёсные веломобили, и в каждом из них ехало слишком много людей. Проходили многочисленные пешеходы, никто из них не подходил достаточно близко, чтобы доставить нам неприятности, если бы вдруг решил.

Моё расписание, похоже, состояло из сна круглые сутки, почти всей моей энергии только на это и хватало. Мой рот был стянут проволокой, так что я не мог толком говорить. Есть было невозможно. На самом деле на приёмах пищи для меня даже не было подноса. Капельница у меня в левой руке работала непрерывно.

Медсёстры носили стандартный армейский камуфляж и выглядели шикарно. Вокруг моего наблюдательного пункта их ходило недостаточно много. Насколько я могу судить, именно они о нас и заботились. Я охотно верю, что врачи меня прооперировали, но я не помню, чтобы видел хоть одного после того первого дня. Они были, по всей вероятности, заняты где-то ещё. Медсестра, которая чаще всего бывала на моём участке, была года на три старше меня и довольно симпатичной, с короткими каштановыми волосами и мечтательными карими глазами. Она попросила меня стараться игнорировать жажду, добавив, что вскоре они смогут начать давать мне жидкости.