Хотя разведчики Фунди продолжали следить за дорогами рабовладельцев, это был последний караван, рискнувший в сухой сезон пройти к Берегу Лихорадок.
— Надо молиться, чтобы в будущем году дела пошли еще лучше, — сказал Том Саре, когда в начале сезона Большой Влаги они вместе стояли на юте маленького «Кентавра», уходящего в океан.
— Если дела пойдут еще лучше, ты утопишь корабль, перегрузив, — ответила она. — Я не могу пользоваться своей каютой: даже она забита слоновьими бивнями.
— Это твои дети так нас обременяют, — упрекнул Том.
Сара не смогла противиться искушению взять на себя заботу о четверых самых трогательных сиротах из освобожденных караванов. Она обрушила на них свой материнский инстинкт, и теперь малыши в сшитых ею одежках, сунув в рот большой палец, вечно цеплялись за ее юбки и путались у Сары под ногами.
— Томас Кортни, да вы ревнуете к несчастным детям!
— Приплывем на Добрую Надежду, куплю тебе красивую шляпку, чтобы вернуть твою любовь, — пообещал Том.
Она открыла рот, собираясь сказать, что предпочтет сына, но для обоих это была чересчур болезненная тема.
Вместо этого она улыбнулась.
— И красивое платье. Последние месяцы я хожу в лохмотьях. — Она сжала его руку. — О Том, как приятно будет снова вернуться в цивилизацию! Даже ненадолго.
Абд Мухаммад аль-Малик, калиф оманский, умирал в своем дворце в Маскате, и даже лучшие врачи не могли понять причины его загадочной болезни. Они очищали ему желудок, пока из заднего прохода не закапала кровь. Они вскрыли ему жилы на руках и выпускали кровь, пока лицо правителя не осунулось, а глаза не ввалились. Ему обожгли грудь и спину горячим железом, чтобы выжечь болезнь, но все было тщетно.
Болезнь обнаружилась вскоре после возвращения принца Заяна аль-Дина из долгого паломничества в Мекку и другие святые места ислама, в которое его отправил отец в наказание за предательство.
Вернувшись в Маскат, Заян аль-Дин самым жалобным образом принялся молить отца о прощении. Он рвал свою красивую одежду и резал себе щеки и грудь острым ножом. Он посыпал голову пылью и пеплом и в присутствии отца ползал на четвереньках, умоляя о прощении.
Аль-Малик сошел со Слонового Трона, поднял сына на ноги и полой своего одеяния вытер с его лица кровь и грязь.
А потом поцеловал его в губы.
— Ты мой сын, и хотя однажды я едва не потерял тебя, ты ко мне вернулся, — сказал он. — Иди умойся и переоденься. Надень синюю одежду царского дома Омана и займи свое место по правую руку от меня.
Вскоре у калифа начались ужасные головные боли, после которых он чувствовал себя слабым, сонным и не вполне ориентировался в происходящем. Затем начались судороги и приступы рвоты. У калифа болел живот, и его испражнения были черными и густыми, а моча красной от крови.