— У меня есть руки, и они любят ковыряться в земле, — сказал он жене, когда вернулся из плена. — Надо как-то жить, Мавра. Случилась такая жизнь — надо приспосабливаться к ней. Фашист — лютый. Но черт его бери! Мне с ним детей не крестить и в управе не сидеть. Я — землероб. И коль он наделит меня землей, как обещает, и не будет совать носа в мое просо, мне больше ничего не надо. Мы будем с тобой жить и детей растить.
И у Никодима началась жизнь для себя, для своей семьи, для своего хозяйства. Прочным двором, будто какой-то огромной, неприступной стеной, он хотел отгородиться от людей, от всего, что творилось на свете.
И вот теперь, когда все пошло на лад, грозно надвинулась опасность. Приближается беда, и что будет — трудно сказать. Как буря, она может пронестись над его двором и все опустошить. Ему казалось сейчас, что все нажитое им добро легло ему на плечи невыносимой тяжестью, гнет к земле.
— Никодим, чего ты глаза вытаращил? — закричала ему жена, идя в огород с охапкой одежды. — Убегай!
— Никуда не пойду, Мавра. Буду тут. Беги скорей к детям в блиндаж.
Она не стала возражать: не такой у нее характер. Ответ Никодима был для нее понятен. Она знала, что муж готов перенести все муки ради спасения хозяйства. Сильная его привязанность к хозяйству ей, Мавре, нравилась. Это качество у Никодима заметил и оценил еще ее отец-покойник. «Вот кто не растрясет мое добро», — сказал ей тогда отец, который, почувствовав приближение смерти, выбирал для дочери примака. «Скупой он, за копейку задавится», — ответила она отцу, не представляя даже себе, что через месяц ей придется жить с Никодимом. «Скупой? — удивился тогда отец. — Такой и нужен для хозяйства, а что не нравится тебе — не беда, привыкнешь. Коня с быком запряги — не ладят, а потом свыкнутся, норов один у другого переймут — смотри, и повезли воз в согласии, шаг в шаг».
Эти слова отца не раз потом вспоминались ей. И чем больше она жила с Никодимом, тем больше сглаживались противоречия между ними, рождалось согласие в жизни. Вот и теперь она ничего не могла возразить ему, а то, что посоветовала убегать со двора, так и сама не могла бы объяснить, почему так сказала. Вернее всего, сказала в минуту страха. А если бы он согласился и бросил хозяйство на произвол судьбы, она упрекнула бы его за безразличие к добру.
Мавра больше не показывалась во дворе. Она почти все вынесла из хаты, из амбара. Некоторые вещи она зарыла в землю, кое-что отнесла в огород и спрятала там в кустах. Старшую девочку и сына-подростка выпроводила со скотом в лес. Имела бы силы, кажется, и двор по бревнышку перенесла бы в убежище. Тогда можно было бы и Никодиму убегать в лес.