Боги сидели неподвижно, молча, но в воздухе чувствовалось напряжение, словно они только что закончили спорить.
Приблизившись к трону рыбака, я преклонил колени и пробормотал:
— Отец!
Взглянуть на него я не решался. Сердце мое отчаянно билось. Я ощущал энергию, исходившую от обоих. Если я скажу что-нибудь не то, они мигом испепелят меня.
Зевс, оказавшийся слева от меня, заговорил первым:
— А не следовало бы тебе, мальчик, сначала обратиться к хозяину этого дома?
Я ждал, не поднимая головы.
— Пожалуйста, брат, — сказал наконец Посейдон. Голос его пробудил во мне старые-престарые воспоминания: теплое сияние, которое я помнил ребенком, рука бога, приложенная к моему лбу. — Мальчик подчиняется отцу. Это правильно.
— Значит, ты до сих пор утверждаешь, что это твой сын? — грозно спросил Зевс. — Ребенок, которого ты зачал вопреки нашей священной клятве?
— Я признаю, что поступил неправильно, — ответил Посейдон. — Теперь я хочу услышать, что он скажет.
Неправильно.
В горле у меня застрял комок. Так что же я такое? Неправильность? Плод божественной ошибки?
— Я уже простил его однажды, — прогрохотал Зевс. — Он осмелился лететь через мои владения. Мне следовало бы низвергнуть его с небес за дерзость.
— И рискнуть своим жезлом повелителя? — спокойно спросил Посейдон. — Давай сначала выслушаем его, брат.
Зевс проворчал что-то невнятное.
— Я выслушаю, — заявил он. — А потом решу, сбросить этого мальчишку с Олимпа или нет.
— Персей, — сказал Посейдон. — Взгляни на меня.
Я посмотрел на него и не могу сказать наверняка, что именно увидел. На лице Посейдона не было очевидных проявлений любви и одобрения. Ничего, что могло бы придать мне мужества. Это все равно что смотреть на океан. Иногда можно сказать, в каком он настроении, однако по большей части его трудно понять, настолько он загадочен.
У меня появилось чувство, что Посейдон действительно не знает, что обо мне думать. Он не понимал, рад ли тому, что у него есть сын, или нет. Странным образом я был доволен этой отстраненностью Посейдона. Если бы он попытался извиниться или сказать, что любит меня, или просто улыбнуться, это выглядело бы фальшиво. Как у смертного отца, который, запинаясь, извиняется за долгую отлучку. В общем, отчужденность я переживу. В конце концов, я, так или иначе, никогда не был в нем уверен.
— Обращайся к повелителю Зевсу, мальчик, — произнес Посейдон. — Расскажи ему все.
И вот я рассказал Зевсу все в точности, как оно происходило. Я вынул металлический цилиндр, от которого в присутствии бога небес полетели искры, и положил его к ногам Зевса.