— А-а, Губенко! Артист в воздухе, акробат! Только вам мешает одно...
За спиной стоял новый командир эскадрильи майор Иванов.
— Что же мне мешает? — смущенный, повернулся к начальнику Антон.
— Вы летаете для самого себя, — похлопал по плечу его Иванов. — Для вас дисциплина вроде узды, зряшного ограничения. Напрасно, напрасно... Кругом вас товарищи, для них ваш пример может оказаться гибельным. В чем дело? Хотите больше пилотировать — я разрешу, только так, чтобы не смущать других. Показывайте себя! Дадим вам задания посложнее, специальную программу разработаем. Только возьмите себя в руки! Вы в Красной Армии, а не в группе анархистов! Дисциплина, порядок, организованность... В этом наша сила. — Иванов взглянул на часы, оправил гимнастерку, долго смотрел на картину, одобрительно улыбнулся. — Не забывайте, что жизнь летчика — такой аппарат, который подороже самолета... Вы часто слышите: берегите самолет! Но мы бережем и летчика. Летчик создается годами. Он впитывает в себя соль политики и науки... Понимаете? Он дорого обходится государству. После революции у нас не было своих самолетов. А вот я, командир эскадрона, сменил коня на самолет! А как любил коней! Умел махать шашкой... И-эх! — Иванов махнул рукой, как бы изображая удар шашкой. — Меня вызвали в штаб, послали комиссаром в авиационную часть. Приказ, дисциплина... Нужен воздушный флот.
— Я тоже любил в детстве лошадей, — заметил тихо Губенко.
— «Я, я», — передразнил Иванов хмуро. — Вы сразу верхом на самолет вскочили, вам не надо переучиваться, а только учиться...
И он ушел, оставив Антона одного у картины... Но это было, было... А сейчас Антон сидел в зале, и его фамилию склоняли вкривь и вкось...
— Тихо, товарищи!
Губенко вздрогнул, поднял голову. Председательствующий Фома Грачев, подергивая крутолобой головой, успокаивал аудиторию, просил вести себя спокойно, не вскакивать с мест и не орать.
— Слово Пекарскому, летчику из второго звена... — объявил он.
— Давно пора поговорить о моральном облике товарища Губенко. Он состоит не только из недостатков. Неправильно! Наш славный комсомол, несмотря на внутреннее сопротивление Антона, сумел воспитать в нем некоторые положительные качества. Но сейчас речь о недостатках, и я буду верен теме собрания... Они мешают и ему и нам...
Втянув голову в плечи, Губенко сполз со стула, укрылся за широкую спину впереди сидящего летчика, насупил брови, с тяжелым придыханием слушал оратора. Что они говорят! Они возненавидели его! За что же? Пекарский говорил легко, почти не волнуясь, обличал не Губенко, а явления, которые исходят от шалопутного парня; с рыцарской благосклонностью указывал на шалости молодого летчика.