— Что ты раньше выращивал, парень? — спросил сосед по очереди.
— Ничего, — честно ответил Алан, безуспешно стараясь принять такую позу, чтобы центр тяжести пришелся на левую ногу. Почечная лоханка казалась раскаленным камнем и ни на минуту не давала забыть о себе. — Я им солгал. До войны я работал в шахте.
— Для Министерства колоний мы все — фермеры. Сам-то я был почтальоном. Но, говорят, здешняя землица — такая плодородная, что нужно только бросить горстку семян или посадить чайные кусты — и жди себе, пока не вырастут деньги. Эй, парень, что с тобой?
Алан прислонился к каменной стене и закрыл глаза. Он весь вспотел. По ноге неудержимо текла струйка мочи. Он заскользил вдоль стены и, приземлившись на тротуар, вытянул перед собой ноги.
Вот так же он сидел в запряженной мулами санитарной повозке, когда они отступали от стен Багдада в Кут. Цеплялся за грубо сколоченный борт повозки, чтобы не сползти вниз. Изнутри кололи сломанные ребра. Три дня подряд лишенная рессор повозка тряслась по каменистым дорогам; кровь привлекала мух и москитов. По ночам холодные дожди Месопотамии начисто отмывали повозку.
Боль отступила. Горячий пот сменился холодным. Алан встал и прислонился к стене. Вспомнил Гвенн, их долину в Уэльсе. В его роду три поколения мужчин работали в шахте; угольная пыль въелась в кожу и заполнила легкие, стала частью их организма — как ребра и почки. Их отцы и братья, один за другим, становились жертвами завалов и легочных болезней. Как шутили его однополчане из Уэльских стрелков: «По крайней мере, в окопах умираешь на свежем воздухе, разве что тебя отравят горчичным газом». Для Алана, с его хрупким сложением и ранением в почечную лоханку, страшнее угля не было ничего на свете. Ему повезло: окончание войны застало его в Бомбее. Он тотчас сел на пароход и отправился через весь Индийский океан в Момбасу. Гвенн не подведет: будет крепиться и даст ему шанс начать новую жизнь в Африке. Сегодня все решится.
Подобно Алану, почти каждый европеец в Найроби оставил родной дом и пустился за тысячи миль в надежде обрести клочок земли в Восточной Африке. По слухам, в Кении не было ни одного предприятия, фермы или плантации, которые бы не зависели от расклада в сегодняшней лотерее, где разыгрывался первый миллион акров «земель Британской короны». Если прибавить пять миллионов акров, уже официально переданных европейцам, к концу лотереи пять процентов плодороднейшей кенийской земли будут заселены белыми.
Для африканцев ставки также были высоки. Годами крупные племена вели между собой войны. Одни, как масаи, пользовались поддержкой со стороны белых; другим — например, вандоробо и вальянгулу — приходилось рассчитывать на свои силы. Малочисленные, разобщенные вандоробо довольствовались сбором меда и выслеживанием дичи в густых бамбуковых и кедровых рощах и не нуждались в признании. Неутомимые жилистые вальянгулу — прекрасные стрелки из лука и искусные охотники на слонов — также старались сохранять дистанцию. Найроби был для них таким же чужим, как Лондон. Сторонясь белых и не интересуясь их планами, кочевые племена придерживались своих традиций, не всегда отдавая себе отчет в том, что в ближайшем будущем они могут лишиться значительной части своей территории. Объявив эти земли необитаемыми, англичане не приняли в расчет интересы кочевников.