Но в письме было другое. То, что называли похоронной. Отец погиб при разминировании жилых домов под Берлином.
Он так и не увидел меня: я родился после его отъезда.
Так мы остались втроем — мама, Тима и я.
Тима очень походил на отца, и мама могла часами смотреть на него спящего, воскрешая в памяти дорогие ей черты.
Тима был и надеждой. Мама изнемогала, работать ей становилось уже не под силу. Он должен был стать кормильцем. Не раз порывался он бросить учебу и пойти работать, но мама настояла, чтоб он окончил институт.
И вот накануне выпуска… Нет, мне и сейчас трудно говорить об этом…
* * *
Понятно поэтому, каким волнующим событием была для меня находка Тиминой тетради и каким горем — потеря ее.
Я решил найти похитителя.
Эдька настаивал, что это — старик. Пожалуй, и вправду больше некому. Как истый почитатель «Библиотечки военных приключений», Эдька разработал обстоятельный план поисков преступника. Он поджидал меня после работы и ошарашивал новыми деталями своего фантастического плана.
То он предлагал отнести Обручева и Симонова в лабораторию и снять там отпечатки пальцев, непременно оставшиеся на книгах (как будто старик перед похищением тетради обязательно трогал книги). То осматривал с лупой скамью в надежде найти ниточку одежды или пепел с папиросы (хотя старик, по-моему, не курил). То что-нибудь еще.
Я же предложил обойти все комнаты управления и узнать, к кому приходил старик и кто он такой. Однако хотя мы и побывали у всех, за исключением разве только начальника и главного инженера, никто ничего о старике не знал.
Мы стали дежурить, поджидая его возможного прихода, но он не появился даже в день получки. Не помогли и десятки других, вычитанных у Шерлока Холмса, Шпанова и прочих классиков детектива, способов и методов розыска преступников.
Я потерял надежду найти тетрадь. Скис и Эдька. И вот однажды, когда я ехал в трамвае по плотине и безразличным взглядом скользил по веренице идущих по тротуару людей, мне показалось, что я увидел его — старика.
Вскочив, я бросился к выходу. Выпрыгнуть на ходу не удалось: помешали автоматические двери. А на площади, как назло, нас задержал светофор. Хоть плачь!
Наконец, наш вагон подошел к остановке, и я, сбивая прохожих, помчался к плотине. Где там! Даже черепаха за это время могла бы далеко уползти с того места, где я увидел старика.
Чуть не плача от досады, я побродил еще десяток минут по плотине, а затем, злой и унылый, сел на скамью у памятника Бажову. Павел Петрович, мудрый и сосредоточенный, со спрятанной в бороду ласковой улыбкой, смотрел на пеструю толпу земляков. И он когда-то не спеша хаживал по плотине, в привычной темной блузе, в простенькой рабочей кепке, приветливо раскланиваясь с многочисленными знакомыми. Развевалась по ветру седая, такая знакомая по портретам борода. Он шел в горсовет, а может быть, в архив или в научную библиотеку…