— Какие, к черту, похороны? На самом деле он никого не убивал. Я только что говорил с Олегом по телефону. Он жив и здоров. И даже изъявил желание работать у меня начальником отдела.
— Фу ты! — выдохнула жена. — А я уж собралась расстроиться. У Колесникова что же, крыша поехала? Ничего себе! Ну у вас и класс в тридцать пятой школе. Уже второй трюкнулся. Первый — Вова Кузнецов. Второй — Дима Колесников. Если бы вальтанулся какой-нибудь Зайцев или Семенов — никто бы не удивился. Эти типичные дегенераты. Так нет, крышу снесло у круглого отличники, медалиста, победителя четырех математических олимпиад Володи Кузнецова. Но с ним понятно. Это у него после пермской аномальной зоны. А у Колесникова после чего?
— Понятия не имею, после чего? — раздраженно ответил Трубников. — А может, ничего у него не снесло. Может, он задумал очередную подлость.
Вторую крупную подлость Колесников совершил в восемьдесят шестом году. После окончания школы неразлучную пару без всякой двухгодичной отработки приняли на первый курс Литературного института. Способности к поэзии у друзей стали проявляться сразу после девятого класса. Честно говоря, стихи Трубников начал тайно пописывать уже в четвертом классе, а Колесников — в третьем, если не врет. Но конечно, врет! Первым стихотворением Диман разродился в шестом классе, после прихода Маринки Маргулиной.
Но это не так важно, кто когда начал писать, главное — что с девятого класса их поэтический дар начал развиваться особенно бурными темпами. Трубников даже на уроке математике пытался говорить шестистопным гекзаметром, Колесников в подражание ему впичкивал физические законы в четырехстопные ямбы. Весь класс потешался над ними, на что Трубников выбрасывал вперед руку и с пафосом восклицал, обращаясь к одноклассникам: «Презренная толпа, как ты недобра и глупа», — а Колесников подхватывал с места: «А без поэтов, индюки, вся жизнь — труба». После чего их обоих выгоняли с урока.
Кто из них писал лучше? Да конечно, Трубников. Его стихи были более отточенными, более остроумными, более тонкими и более глубокими по мысли. Колесников работал на публику, хотя и понимал, что это неблагодарное занятие. «Сорвать аплодисменты с полуграмотной толпы может любой дурак, — упрекал товарища Евгений. — Обычно этим он и занимается. А задержать на себе взгляд умного человека — на это уже способен не каждый». Но Трубников мог.
Тем не менее их на равных приняли в Литературный институт на один семинар, где они сразу завоевали популярность. Но к весне над обоими нависла угроза призыва в вооруженные силы.