— Счастливица ты, Липа!
— А тебе кто мешает быть счастливою? Живи, как я, — и будешь, как я.
— И снов не буду видеть?
— Уж это, матушка, не от нас зависит. Кому как дано.
— А если я именно от снов бегу? Именно снов не хочу больше? То-то вот и есть, Липа… Молчишь? Снов только мертвые не видят.
— Не к ночи будь сказано, — недовольно кивнула ей подруга. — Охота тебе.
— Чем дольше я живу, — рассуждала Людмила Александровна, — тем больше убеждаюсь, что люди клевещут на смерть, когда представляют ее ужасною, жестокою, врагом человека. Жизнь страшна, жизнь свирепа, а смерть — ласковый ангел. Она исцеляет раны и болезни… Она защищает от жизни… Жизнь обвиняет, а она придет — обнимет и простит…
— Ну что уж! — вздохнула Олимпиада. — Известное дело: мертвым телом хоть забор подпирай. Да все-таки что радости? Брось, пожалуйста! Терпеть не могу! Для меня все эти философии в одну песенку укладываются:
Мы пить будем,
Мы гулять будем,
Когда смерть придет,
Помирать будем!
Людмила Александровна засмеялась. Липа зорко взглянула на нее:
— Нечего смеяться. Говорю тебе: вся хандра от черной думы и, стало быть, надо жить так, чтобы времени не было ни для черной, ни для белой думы — и будешь спокойна и довольна… Я не знаю, что с тобою делается, но ты мне не нравишься. Будь моя воля, я бы взяла тебя в руки, смахнула бы с тебя дурь.
— По твоей программе? да, Липа? — перебила Людмила Александровна. — Вечный праздник? — оперетка, Стрельна…
— Да хоть и Стрельна… Вечный праздник, милая, занятнее вечных похорон.
— Электричество, пальмы, цыгане… Ха-ха-ха! С кем же мы будем исполнять твою программу? не вдвоем же, Липа?
— Мало ли знакомых… Петька вон есть налицо… Олина прихватим. Знаешь, приват-доцента этого. Он ведь только притворяется ученым и серьезным, а в душе — ух какой вивер… и ты ему — между нами будь сказано — очень нравишься. А у него есть вкус, у черта. Его три недели Отеро любила.
— Польщена и благодарю. Значит, пожалуй, и роман завести? да, Липа?
— Отчего и романа не завести? При старом муже… разве это грех?
Людмила Александровна перебила ее, все смеясь:
— И за границу уехать с любовником? на воды… или уже прямо в Монте-Карло, к игорному столу? Там впечатления как будто острее — правда?
Олимпиада Алексеевна подозрительно покосилась на нее:
— То есть — убей ты меня, а я ничего не понимаю, что с тобой творится. Так всю и дергает.
Людмила Александровна продолжала с диким экстазом:
— И все забудется? да, Липа? Все? Как водой смоет?
— Чему забываться-то?
— Так там чему бы ни было!
— Разумеется, забудется. Средство верное, испробованное.