После некоторого колебания Мечка согласилась. Она решила, что общение со многими людьми сразу, будет полезно для нее. За последнее время она слишком уходила в самоё себя и, страдая, становилась черствой.
Ружинский и Тарасов откланялись. А Улинг остался. Он ходил взад и вперед, раскачиваясь и заложив руки в карманы. Длинные волосы пачкали ему воротничок. Его грустные светлые глаза несколько раз пристально остановились на Мечке.
— О, — бормотал он, — я очень страдаю!
И после паузы:
— Знаете, как я вас называю мысленно?
— Нет.
— Всех скорбящих радость.
Желая от него отделаться, она встала и предложила ему чудесную сорванную камелию.
— Жаль, она без запаха.
— Я принес вам когда-то камелию с запахом, только вы не приняли ее.
Она сделала вид, что не слышит.
Поздно вечером Мечка складывала и перебирала свои книги. Она положила на ночной столик Гюисманса и в постели читала его. Но это творчество, холодное, тягостное и двусмысленное, только утомляло душу. Ее угнетало внезапно появившееся равнодушие к костёлу. Она приходила туда так, как будто это стало ее скучной привычкой. Проповедь ксендза Игнатия была сухая, затверженная пошлость. Капеллан отличался ханжеством и нетерпимостью. Красивый викарий Северин путался и заикался на кафедре, изрекая нечто вроде следующих истин: «Бог — есть Бог, Дева Мария — Дева Мария».
В сущности, польская колония шла в костёл, как на пункт своего сборища. Все они ссорились между собою, сплетничали, интриговали, и казалось, пороки ксендза Игнатия заразили всю паству. Мечка испытывала бессильное раздражение.
Мысль о ксендзе Иодко терзала ее. Этот человек уже вошел в ее жизнь и имел на нее влияние даже издали. Письменно он обещал приехать в Н-ск среди зимы. Она страстно ждала его, оправдываясь сама перед собою.
«Я впечатлительна. Внешность играет для меня огромную роль. Ксендз Иодко с его движениями медвежонка и с детским ртом нравится мне. Только нравится? Больше. Интересует, влечет. Я уверена, что у него на исповеди я буду избавлена от циничной грубости ксендза Игнатия и от двусмысленных вопросов ксендза-капеллана, и от благодушного равнодушия ксендза Северина. Он пропишет мне первые правила душевной гигиены и не слишком допотопные лекарства».
И добавляла почти с отчаянием:
«Если он не поможет мне, то кто же?»
* * *
Польский Дом, каменное здание очень неопределенной архитектуры, перестроенное из прежнего старого, было рядом с плебанией. Затем шел сад и готический небольшой костёл. Соседство кабаре шокировало не одну Мечку. Многие из поляков демонстративно отвертывались от ярко-голубых афиш «Синего топаза».