Публика, последних спектаклей была новая, бледная, скептическая публика окраин. Партер торжественно пустовал. Впрочем, его уже давно не видели полным. Ложи заняли контрамарочники. Они покровительственно аплодировали во время действия и издевались в фойе.
Группа молодежи высмеивала панно Тарасова, а его самого вслух называли «декадентской выдрой».
Взбешенный художник пришел за кулисы и грозился выйти из кабаре.
Барышни, слонявшиеся под руку в нижнем зале, говорили громко и небрежно:
— Ничего особенного… Лучше было бы сходить в драму…
Пришлось уговаривать буфетчика, который жаловался на грубость ксендза и материальные убытки.
— Кабаре нужно спасать, — заметила Мечка Фиксману.
— Мы спасем его на Рождестве, — ответил тот, не без цинизма рассматривая ее фигуру.
Ружинский мрачно рассмеялся.
Публика насмешливо осматривала эту группу.
После спектакля артисты собрались в канцелярии. Все были злы, усталы и тревожны. Решили идти к Тарасову пить чай и совещаться. Мечка хотела уклониться. Ее упросили. В ней заговорило товарищеское чувство, и она согласилась. Была метель. Они с трудом шли по глубокому снегу и гнулись от бешеного ветра.
Мечка шла под руку с Ружинским. Долетали отрывистые возгласы и слова артистов, то возмущенные, то циничные, то насмешливые.
Красивая Эрна громко смеялась. Она расшалилась и бегала по сугробам, распахнув жакет.
В угрюмой бедной студии Тарасова топилась железная печь. Старуха принесла грязный самовар. Булки лежали в бумажном пакет, лимон удалось найти между книгами, но к чаю никто не притронулся.
Фиксман вынул полосатую феску с кисточкой и натянул ее до носу. Он дремал. В эту минуту ему все было безразлично. Эрна смотрела на него с откровенным презрением. Ружинский жаловался на всеобщее легкомыслие. Улинг сказал Мечке:
— Зачем вы здесь? Вы нас ненавидите… вам тут не место.
Она возразила несколько раз, но спокойно:
— Что с вами?.. Нет, право же, что с вами?…
Недавно Улинг забыл у нее свою тетрадь стихов, и Мечка нашла там письмо, в котором она прочла: «Я приобщился к тайнам мира знакомством с вами, Эрна. Я жду вас у себя нетерпеливо и страстно». Она вспомнила его женевское письмо, и ей стало неловко и грустно.
Сейчас он говорил, что у Мечки много достоинств, но все они незаметны от ее страшной холодности. Когда она поднимает свои огромные усталые глаза, кажется, что она никогда не плачет, не радуется.
Кругом болтали вздор, вспоминали скандальный ужин в «Версале», где артисты не заплатили по счету, находили, что в труппе «некоторые» интригуют. Ружинский предложил «вытурить из зала ксендза, ибо он надоел всем до тошноты». Перед Мечкой извинились. Она холодно пожала плечами.