(19 октября 1811 г. — 19 октября 1911 г.)
К.Я. Грот. Пушкинский лицей (1811–1817). Бумаги первого курса, собранные академиком Я.К.Гротом.
Благочестивая в науке семья Гротов все продолжает подвизаться на словесно-книжном поле: Конст. Яковл. Грот, сын приснопамятного академика Якова Карл. Грота, наставника императора Александра III, издал к столетию Александровского лицея, бывшего «Царскосельского», которое исполняется 19 октября 1911 года, огромный том, документально живописующий быт, историю и нравы, капризы и веселости, успехи и неуспехи отроческого гнездышка Пушкина… Бумаги, составляющие этот том, все были собраны его отцом, и по ним он составил дважды изданную книгу: «Пушкин, его лицейские товарищи и наставники». Конст. Як. Грот, однако, справедливо думает, что самые «бумаги» эти достойны издания во всей полноте своей, не только для ученых, для которых «все важно», но и для широких образованных слоев общества, для которых перелистать и местами погрузиться в чтение этих «документов» так же занимательно, как и в каждую новую книжку «Русск. Архива» или «Русск. старины», а по питомцам лицея и привлекательнее даже. Спасибо трудолюбивому профессору… Все Гроты отличаются какою-то благочестивою, благородною памятью: для первого «Большого Грота» лицей был священен, как место собственного воспитания, сливавшееся с местом воспитания любимейшего и величайшего поэта Пушкина, посещения коего он еще помнил. Пушкин посетил лицей два раза, в 1828 г. и в 1831 году. О первом посещении Я.К.Грот рассказывает: «Мы (воспитанники лицея) следовали за ним тесною толпою, ловя каждое его слово. Пушкин был в черном сюртуке и белых летних панталонах. На лестнице оборвалась у него штрипка; он остановился, отстегнул ее и бросил на пол; я с намерением отстал и завладел этою драгоценностью, которая после долго хранилась у меня. Из разговоров Пушкина я ничего не помню, да и почти не слышал: я так был поражен самим его появлением, что не умел даже и слушать его, да притом по всегдашней своей застенчивости шел позади других…» В словах «о своей застенчивости» будущего светилы науки сказалась вся его натура: а рассказ о «штрипке» как-то символичен для всей его последующей биографии и даже для биографии рода Гротов… Не улыбайтесь «штрипке»: ведь тогда он был мальчиком. Но почтеннее и умнее поднять «штрипку» Пушкина, нежели выругать Пушкина, над чем потом старались тысячи русских мальчиков, именно этого возраста (нигилизм)… С умения благоговеть к крошке, к незаметному, к мелочи, — благоговеть или быть внимательным — и начинается человеческая культура. Цивилизацию начал не тот, кто разбил горшок, а кто сделал горшок: вот ответ русскому нигилизму, который состоит из разрушения, надеется на разрушение, возвел разрушение в религию и построил теорию истории, как теорию разрушения и разрушений. Это — дикарь, изменник и разбойник, которого нужно умертвить, ибо он сам грозит все умертвить: это единственный, который может быть умерщвлен. Нигилизм — сатана прогресса, антихрист цивилизации, проклятие всего на земле «лучше»; и все на земле, вся земля в праве на него восстать и убить его, как своего единственного врага, или, вернее, объединителя всех враждебных сил… «Nihil» противоположно «Pan»: и «Pan» должно убить «Nihil». A «Pan» начинается со «штрипки»; в том, чтобы «поднять» мелочь и долго ее «хранить»: не унизить, не оплевать, а поднять и поцеловать. И «штрипку» Пушкина, и ученическое его стихотворение, — с ошибками в грамматике, — да еще дав fac simile этих ошибок. Пушкина, потом Дельвига, потом всех, кого можно, о ком сохранилась память, кто жил и даже если он не оставил памяти, то помянем и «безымянных»… Вот культура: лес на останках леса же, город на пепелище города, слияние живых и мертвых в универсальный и вечный организм любви, организм взаимного уважения, где никто не забыт и не непочтен никто — самый безымяннейший! Это и есть «Пап» культуры: антитезис ее нигилизму, где один таскает другого за волосы, и каждый только о себе кричит, что он что-нибудь значит… Грот именно шел «в застенчивости сзади»: но благодарность к любящему (т. е. к Гроту) перенесла его через головы торжественной вереницы нигилистов (Чернышевский, Писарев), которые все шествовали «впереди всех» и теперь совершенно забыты, как самые последние, самые ненужные.
