Случай, всего-навсего какой-то странный, нелепый случай обрек меня на столь томительное заточение. Проверку терпения, выносливости, прочности.
– Лена, кто должен убирать кухню?
– Не знаю, я мыла вчера.
– Неправда, – голос Евы чуть отдавал прокуренной хрипотцой. – Вчера кухня была на мне. Так что, дежуришь ты.
– Что???
– Не спорь! – Зина показала ей график. – Сегодня галочкой отмечена твоя фамилия.
Хазина выхватила листок и приблизила его к глазам. Серая чайка с обезображенным левым крылом парила как раз на пересечении Лены и среды, но тщательно затертая вчерашняя отметка была еще чуть видна.
– Это ты, коза, сделала! – крикнула женщина, целясь в волосы Богомол.
Вой, писк, подключение начальницы Бункера…
Сжатые с остервенением пальцы не знают пощады…
Опять вой, свалка, волосы на полу…
Разжатые фаланги с поломанными ногтями…
Слезы, царапины, кровь…
Быть может, герма открылась не просто так?
* * *
Комнату заливало водой. Как и предполагалось, насос приказал долго жить. Появившаяся некогда трещина на его покатом боку расползлась. Струя уже не била в стену, захлебнувшись поднявшейся толщей рыжеватой жидкости. Вода достигла порога.
Протяжное «даааа» выражало полную обреченность.
В памяти почему-то всплыл первый месяц обитания в Бункере. Тогда все только начиналось. Общину выживших словно поразила загадочная эпидемия: женщины начали требовать нешуточного, даже рутинного внимания к себе – необъяснимый зуд, жуткая тяга к почесыванию проснулась во всех бабских телах. Меня же «болезнь» пощадила, обошла стороной, но легче от этого не было… даже наоборот. Из-за повышенного иммунитета к заразе мять и систематически водить пальцами по якобы пораженным «вирусом» участкам на теле звали исключительно меня.
Поначалу, в ожидании сексуальной награды, я брался за облегчение мук страдалиц, но вскоре об этом пожалел. Ожидания не оправдались ни на грамм: устранение, насыщение зудного аппетита требовало массу сил, благодарность же состояла из простого «спасибо» или еще хуже – мирного посапывания разморенной «больной». Мужчина во мне запил и начал медленно укладываться в гроб.
Через пару дней движения рук сделались более грубыми, однообразными. Ворчливые уговоры в мой адрес ни к чему не привели, женщины принялись мять себя сами, однако, осознав на собственной шкуре, что чесаться гораздо легче и приятнее, нежели чесать самим, как-то забросили это дело.
– Папка! Папка!
В промокшее бедро врезался маленький, но шустрый метеорит – Маня. Заливистый смех, иногда переходящий в хрюканье, заполнил комнату быстрее ржавой воды. Следом за дочкой в дверном проеме вырос Зинкин силуэт.