Вот не думал никогда Михаил Игнатьевич Поборец, что придется с проверками раскатывать. Учился и работать начинал совсем по другой линии, но страна решила, что опыт и способности товарища Поборца именно здесь пригодятся, и то было верное решение.
В портсигаре лежала единственная папироса. Курить бросил еще в Минске, когда из института выперли. Понятно, не за курение, а за пьянку, но раз уж бросать, то все вредное разом. Станчик тогда приехал, ходил в институт и горком, требовал и просил. Стыдно было, хоть стреляйся. Восстановили под честное слово, и больше дурить было никак нельзя. Напрягся Поборец, как в школе напрягался, когда за год два класса штурмовал, и когда к поступлению готовился, и когда русский переучивал. С русским, конечно, вышло полегче, потому что рядом уже Лида появилась.
Давно это было. Уже разменял товарищ Поборец четвертый десяток, заимел двух сыновей и орден Красного Знамени. Орден, конечно, не очень заслуженный. Что там тогда у Спинбулдака и было? Скорее за работу дали, так сказать, «по совокупности». С другой стороны, работали на совесть, и не зря тов. Поборец до замначальника бригады дослужился. Опыта хватает, чего скромничать.
Замначальника щелкнул зажигалкой, эффектно зажатой между мизинцем и указательным пальцем. Втянул горько-душистый дым, глянул на бледные звезды. Ну, помянем…
Старался Поборец в эти дни домой ездить. С семьей, естественно. На торжественной части и митинге коротко показаться. В Ордати уже, считай, никого не осталось, как батя умер, дом Витькиной сестре отдали. Мариха давно в Ленинграде жила, приезжала со своими — детвора командой на речку бегала. Насчет машины обычно заранее договаривались — возили Женину маму в лес, к памятнику у лагеря «Мститель». Стойкая женщина, красивая и упорная — как тогда, в 46-м, Мариху в Ленинград пригласила, так и добилась своего. Сестрица, несмотря на свою цепкость, трудно в себя приходила — почти три года в Зольдау…[136] В Ленинграде доктора были, конечно, получше.
В лесах могил было много — приводили потихоньку в порядок. Михась сидел с комсомольцами-поисковиками — карт у них имелось полно, да партизан, помнящих, «кого, где и когда», осталось куда меньше. Поборец на память не жаловался. Стоило в лес выйти, на тропинку встать — всплывало словно вчера все было. С датами, правда, немного путался — высчитывать приходилось. Ничего, из Могилева постоянно запросы-уточнения приходили, Михась и сам частенько туда писал — память штука хитрая, всплывает не по порядку. Цыпа из своей заграницы писала — кое-кто из воевавших сдуру поуезжал, а девка там журналисткой мечется.