Я ел соленую, сушеную, копченую кальмарку, а вот свежую – никогда. Это оказалось божественно: сочное, мягкое мясо, но, несмотря на это, – упругое и плотное. Напоминает рыбу, но слаще и насыщенней. А если заесть кусочком овечьего сыра, да запить вином…
Только я налил себе стакан, как в комнату ворвался взволнованный, раскрасневшийся Скиф. Я протянул ему выпивку и кивнул на стол с яствами:
– Присаживайся. Ты вовремя. Ешь, заодно и расскажешь.
Скиф загреб кальмаркины кольца пятерней, отправил в рот и зажмурился.
– О-о-о, неописуемо! – он шумно отхлебнул из стакана, заел сыром с лепешкой и продолжил с набитым ртом: – Девку, о которой ты говорил, бабы приведут, а еще хозяин таверны что-то видел, сейчас он придет… – Скрипнула дверь, и в помещение вошел мужчина средних лет, темноволосый с проседью, с блестящими черными усами и кожаными брюками тончайшей выделки, заправленными в сапоги. Поверх рубашки на нем был темно-коричневый жилет с бахромой вдоль карманов.
Взглянув на меня, он растерял уверенность и вытянулся, будто экзаменуемый оруженосец. Смотреть он старался на испачканного маслом Скифа, пожирающего кальмарку чуть ли не с урчанием. Я наступил на ногу товарища под столом, чтоб не позорил Орден, – он вздрогнул и покосился с возмущением. Я перевел взгляд на хозяина таверны и кивнул на скамью при входе – визитер сел, поёрзал и перекинул ногу за ногу.
– Собственно, – начал он. – Эна… «мутная» наша, каждую ночь шляется по набережной, Парус ждет, дурочка. Днем ей некогда – шьет или овец пасет. А ночью… ничего не видел, а вот она могла. Она как кошка – тихая, плавная. Красивая девка, умелая, – он огладил себя. – Все, что на мне, она шила, руки у нее золотые. Женился бы, да страшно…
– У тебя ж есть жена! – возмутился Скиф и налил себе еще вина, пригубил и поставил стакан на стол.
Юрец понял, что допрашивать его не собираются, скривился и жеманно махнул рукой:
– Да это ж я так, к слову. Никто ее замуж не возьмет, побоятся. Отец ейный – мужик уважаемый, сильный… и такая напасть. Благо, двое сыновей нормальных. А эту ж на улицу не выгонишь, вот и терпит. Да и нам всем ее жалко – привыкли. Человек ведь, не собака. И пользы от нее поболе, чем от трех вместе взятых баб.
Я знал историю Эны. Ей повезло, что маленькой не утопили, как обычно поступали с «мутными» детьми, – мать не позволила. А потом она умерла, отец женился повторно и переселил дочь из дома в комнатушку, примыкающую к овчарне. Девушка выросла талантливой, как и все «мутные», но замкнутой и слегка со странностями.
В коридоре затопали, дверь ударилась о стену – у входа появился Олег. Он вел под руку бледную молодую женщину лет двадцати с ярко-зелеными кошачьими глазами. Её длинные волосы были заплетены в десятки, если не в сотни русых косичек с вплетенными кожаными шнурками. Переступая через порог, девушка споткнулась, пробежала в середину комнаты, вопросительно уставилась на Юрца и приоткрыла рот. На меня она то и дело посматривала краешком глаза.