Тырков сразу понял, что Аршинский имел в виду, говоря о старом позоре. Еще до того, как сгинул на московской посылке Семен Шемелин, тогдашний тобольский воевода Андрей Голицын решил сместить с должности независимого в решениях атамана Гаврилу Ильина, а на его место поставить расторопного и покладистого Богдана Аршинского. Но старые ермаковцы Аршинского не приняли. Так Голицыну и заявили: мы-де тебе не подначальны, воевода, у нас-де свой обычай. И тотчас послали к царю своих послов с челобитной: живи долго, преблагой государь, а мы тебе служим в стране Сибири с самого начала, привыкли быть с отчими атаманами, а не с головами литовского списка; сердца на нас за это не держи, а верни нам Гаврилу Ильина, понеже его одного мы хотим над собой видеть… Пришлось и царю, и воеводе Голицыну казачьему кругу скрепя зубы подчиниться. С тех пор Гаврила Ильин атаманит некасаемо, а слово его больше значит, чем слово казачьего головы, во всяком случае тобольского.
Что до Аршинского, то мать у него — казанская татарка. А родитель звался Павлом Оршинским, потому как родом он из-под Орши. Службу Оршинский начинал в войске польского короля Стефана Батория, однако во время Ливонской войны с Русией был запленен и сослан под Казань. Там и завел семью. Ну, а дальше князь Иван Траханиотов, потомок выезжих греков, взял Павла Оршинского в свой отряд, который на сибирской стороне крепость Пелым на реке Тавде, а после Березов на Сосьве ставил. Но особо служилый литвин отличился на разгромном бою против Кучум-хана на Ирмени. Лишь после этого он перевез в Сибирь жену и двух взрослых уже сыновей, которые почему-то захотели писаться Аршинскими. Всего одну букву в своем имени переменили, а будто всю родословную. Теперь Богдан больше на татарина похож, чем на литвина. Лицо у него круглое, с бронзовым отливом, нос плоский, глаза голубые, но с заметной раскосинкой. Такому, как он, грабить могилы сородичей — дело не просто позорное, а трижды позорное.
Дав договорить Аршинскому, Гаврила Ильин обратился к Тыркову:
— Чего в дверях стал, Василей Фомич? Проходи. Садись. Лишним не будешь.
— Честному народу желаю здравствовать, — поприветствовал собравшихся Тырков и сел рядом с Аршинским. — Продолжай, Богдан. Прости, что влез некстати.
— А мне продолжать нечего, — самолюбиво воззрился на него тот. — Я свое сказал. Коли спустите этому дуболому вчерашнюю вину, я сам над ним суд устрою.
Только теперь Тырков заметил, что у Аршинского рассечена бровь, а нос распух, сделался малиновым. Сергушка Шемелин и впрямь его крепко навалял. Можно себе представить, что сейчас на душе Аршинского делается, какое это для него испытание — ловить на себе непроницаемые взгляды повидавших виды ермаковцев. Да это же для него казнь египетская!