Анна Васильевна прошла по коридору и с чувством смутного страха заглянула в комнату.
Так вот почему здесь так светло. Широкая полоса лунного света тянулась из окна, лишь наполовину закрытого косо свисающей шторой. Бросившись к окну, Анна Васильевна быстро опустила штору. Лунный свет исчез. Тогда, подняв огарок над головой, она медленно осмотрелась, с удивлением разглядывая вещи, разбросанные вокруг в самом причудливом беспорядке.
В комнате никого не было. Но странный звук стал еще слышней.
И тут Анна Васильевна, вздрогнув, внезапно разглядела там, в углу, детскую кровать и лежащего на ней ребенка.
Он плакал, но не так, как плачут здоровые дети, — требовательно, громко, с сознанием своих прав. Чуть приоткрыв рот, он тихо скулил на одной слабой, напряженной ноте. Пораженная женщина неуверенно шагнула по направлению к ребенку. Скудный свет свечи упал на его лицо.
Несколько секунд она не шевелясь смотрела на маленькое жалкое лицо, потом быстро оглянулась на разбросанные кругом вещи.
— Какая дрянь! — прошептала она со злобой и отвращением.
Поставив огарок на стол, она быстро подошла к кроватке. Ребенок лежал в меховой шубке и валенках, весь съежившись под наполовину сползшим с него одеялом. Равнодушно глядя куда-то вверх, мимо склонившейся над ним женщины, он продолжал скулить.
Тяжелый удар. Это близко.
Маленький огарок на столе дрогнул, тонкий язычок огня заколыхался.
Анна Васильевна взяла ребенка на руки, надела ему на голову лежавшую на подушке шапку и кое-как, уже на ходу, завернула его в одеяло.
Спустившись во двор с ребенком на руках, Анна Васильевна нагнала спокойно идущую Катю.
— А ты еще только тащишься! — крикнула она. — Скорей иди. Поторапливайся. Ведь бомбят!
Вместе они пересекли темный колодец двора. Анна Васильевна крупно шагала, обеими руками, по-мужски, держа перед собой ребенка. Катя с трудом поспевала за ней.
— Анна Васильевна, а это чей? — спросила она с любопытством.
— Ничей! — ответила та сердито. — Вот завтра надо в детский дом снести. Или в приемник, что ли; где-то есть такой.
— А ему сколько лет?
— Третий год, кажется. Иди скорей. Катя!
— Мог бы и сам идти, если третий год, — заметила Катя наставительно.
Они вышли на улицу.
Это была та же улица, но как зловеще она преобразилась! Та сторона, на которую вышли Анна Васильевна и Катя, была погружена в абсолютную тьму. Но вся середина улицы и противоположная ее сторона были залиты ярким лунным светом. Дома казались совершенно белыми в этом мертвом свете. Снег, покрывающий мостовую, ослепительно блестел. Тень от баррикады лежала на нем как черное кружево.