— Это вариант…
Я снял полотенце с заварочного чайника, расставил чашки по скатерти, достал сахарницу.
— Только тебе надо заранее все продумать, чтобы потом не сбиться… Садись, чай на столе!
& негромко фыркнула, но все же соизволила обернуться и проследовать к ближайшему стулу.
— Эти твои русские привычки, дядя! Еще бы самовар поставил — на десять ведер, чтобы сапогом раздувать… Я уже все продумала, могу даже написать книжку. Значит так…
На миг замолчала, наморщила лоб:
— Когда папу убили, ты забрал его машину, схватил меня и увез в ближайшую гостиницу…
— Мимо, — отхлебнув чаю, рассудил я. — Какая гостиница? Боши бомбили шоссе и все городишки на пути, даже отдельными домами не брезговали. Вместе с беженцами отходила армия, всё перемешалось… Я ведь советовал твоему отцу ехать на запад, а не на юг!
& размешала ложечкой сахар, кивнула.
— Да, все было иначе. Ты свернул в сторону от шоссе, чтобы нас не разбомбили, и поехал проселками на запад. В каком-то маленьком городе мы остановились, чтобы найти бензин. Ты снял комнату, очень дорого, весь дом забили беженцы. В ту ночь ты меня изнасиловал…
Она прикрыла глаза, неторопливо поднесла чашку ко рту, легко подула.
— Да! Так оно и случилось. Мне было страшно, очень страшно, а ты был очень тяжелый, от тебя пахло табаком, я старалась не плакать…
Открыла глаза, усмехнулась.
— Надо будет какой-нибудь роман полистать. Как, ты говорил, того писателя-извращенца зовут? Мсье Nabokoff? Жаль, что он напишет про свою дуру Лолиту только через пятнадцать лет. Я ничего не перепутала?
— В 1955-м. Ты права, описания у него удачные, есть чему поучиться. Но можно поступить проще. Когда попадешь в Штаты, найми безработного журналиста, из тех, что побойчее, и никакой Набоков не понадобится. После войны книги про страдания изнасилованных еврейских девочек будут в цене.
& задумалась, затем резко мотнула головой:
— Не хочу! Все будут тыкать мне в спину пальцами, а для моих родственничков я стану чем-то средним между библейской грешницей и уличной проституткой. Я лучше другое напишу! Ты не дал мне погибнуть, отвез сюда, и я стала помогать Сопротивлению. Ты был самым большим героем, а при тебе я — маленькая еврейская героиня. Мы с тобой спасали людей и переправляли оружие подполью. Или не оружие, что-нибудь другое, не важно, выдумаю потом… Только, дядя Рич, ты моих американских родственников не знаешь. Они все равно меня будут поедом есть.
Отставила в сторону недопитую чашку, поглядела жалобно.
— А может, не будешь меня в Штаты отправлять, дядя Рич? Я ведь скоро вырасту!