Резо, начальник газокомпрессорной, горел с планом и вообще был поставлен в такие условия, что не допускалось даже кратковременное отключение. Он так и предупредил Толика: «Нельзя, отключишь — вся дружба врозь».
Не хотелось даже думать, что сделает районное начальство с Ханом, если из-за него прекратится подача газа в магистраль и остановятся, «дадут козла» плавильные печи на комбинате. Не случайно же газокомпрессорные станции такой мощности полагается трехкратно резервировать по электропитанию… Это в проекте. Но фактически-то никакого резервирования не было. Сначала «сильно быстро строили», а потом все не хватало времени и денег протянуть новую линию: заедала сверхсрочная работа. И теперь, на случай отключения мирзоевской линии, транзита через опытную станцию, компрессорную можно было питать только через старую Восточную линию, пропускающую всего десять мегаватт. Перегружать «старушку»-линию нельзя: она и в нормальном режиме работает ненадежно… Нет, ее надо было оставлять в режиме, подключать на нее газокомпрессорную, а все, что надо Мирзоеву, дать на его глубокий ввод. И при устойчивой работе все получалось вроде бы гладко… Но была — никуда не денешься — вероятность того, что Восточная линия, слабенькая и который год работающая вполнагрузки, откажет, и тогда придется срочно-срочно снимать дополнительную нагрузку: либо с компрессорной, либо с Шаймергена. Глубокий ввод не вытянет двоих. Срочно кого-то придется отключать, пока не «вылетит» окончательно этот участок магистральной линии и не начнется аварийный развал всей системы…
Сигарета обожгла губу.
Хан отбросил окурок и осторожно потрогал кончиком пальца обожженную кожицу… И вспомнил, замерев, телепередачу о катастрофической засухе в Северной Африке. Вспомнил вереницы изможденных людей, бредущих по пескам, белые костяки верблюдов и лошадей, как остовы разбитых шлюпок в песчаном море, вспомнил городок, заносимый песками и карабкающийся все выше, опираясь на свое же, погребенное пустыней, тело… И голос то ли диктора, то ли Мирзоева: «Пустыня наступает…»
Хан поежился — ночь выдалась прохладной — и вернулся в комнату. Разделся и сказал то ли себе, то ли спящей красавице Айше:
— И все равно, не может быть, чтобы этот фанатик оказался прав. Он просто свихнулся на, этой пустыне. У него с нею личные счеты.
И уснул. Но проснулся рано, едва накатил стремительный южный рассвет, и вскочил с мыслью:
«А ведь обманет, чертов азиат!»
Эта мыслишка так и эдак прокручивалась в голове весь рабочий день, и к вечеру, когда Толя, побывав еще раз у Мирзоева, возвратился к себе, на диспетчерский пункт, переросла почти в уверенность. Нет, не зря улыбался Мирзоев…