Ну, как говорится, тебе же хуже, мэн.
— Куда мы едем? — Стан прервал мои умственные рассуждения, воткнув реплику меж двух объёмистых сосновых корневищ.
— На мой хутор. Язык побереги. Задницу тоже не помешает.
— Вы там с сестрой живёте? С Руной?
— Она не сестра, а мама.
Что он хотел ответить, осталось за семью печатями, потому что здесь началось полное бездорожье. Еле заметная тропка виляла как уж, огибая толстенные вековые стволы в чешуях размером с мою ладонь. Всамделишные ужики тут тоже водились — один вроде как с самой настоящей короной и толщиной в моё запястье. Я ему привозила кумыс во фляге — пресное молоко все равно бы свернулось по дороге. Иногда мы шутили, что я его нареченная, та самая царица Ель, но до серьёзного дела не доходило.
Колесо «Ямахи» разбрызгивало перед собой стоячую воду из луж, кукушкин лён и клочья бледных мухоморов. Наконец, мы вырвались куда было надо.
Идиллическая избушка из брёвен, срубленная «в лапу», состояла из сеней и односветной каморки, узкой и длинной. Брёвна не окорены ни снаружи, ни внутри. Никаких ковров и постилок, помимо тряпочных. Вместо нормального очага — дровяной камин из дикого камня, с трубой вдоль одной из внешних стенок, из посуды — набор кружечек «Экспедиция» и две глазурованных миски с ложками, из мебели — широкий ортопедический матрас, сидячая подушка из ивовых прутьев и беспроводной ноут.
— Ты что — хикки? — спросил Станислав, меланхолично озирая мрачное великолепие.
— А…э… кто он такой?
— Перс японской имиджборды. Человек, который избегает социальной жизни и стремится к изоляции. Отшельник и мизантроп.
— Ну. Ты ведь сам просёк, что одиночество и суицид — близнецы-братья.
— То есть эта хата специально для таких, как я?
— Не тупи. Обычно нас зовут к себе, и мы приходим.
Я бы рассердилась ещё почище, но косили под простачков мы оба. Я не хуже Стана знала жаргон Луркоморья, он должен был с ходу понять, что приведен не на простое съедение.
Поэтому я усадила моего кавалера на двуспальный печворк, взяла за обе руки и сказала:
— Лицом к лицу, коленом к колену. Смерть у тебя давно в кумовьях ходит, жизнь не так страшна, как малюют. А я сейчас — только девушка рядом со своим милым.
Раздевались мы спешно и из положения лёжа. И ухитрились так и не разомкнуть губ.
Он был очень храбрым мальчиком — ведь знал из моей же болтовни на форуме, что вот так мы и кончаем с ними. А что финальный отпад — совершенно особое чувство, тру до офигения, которому, собственно, так же легко поддаться, как и не поддаться, и что отчасти поэтому мы впрыскиваем в людей наш дирговский яд… Об этом знать бы и вовсе не должен.