Когда Нойи вышел из кабинета, Кардинена спросила:
— Есть такое, что осталось для тебя неясным? Имей в виду, расстаёмся на несколько дней, если вообще не навсегда.
— Ты не удивишься? Языка этого я не понимаю. Украинский вроде.
— Это в тебе автопереводчик заработал. Побратим иногда на говор своего детства сбивается, а ты такого вовсе не проходил, хотя и специалист языков.
— Что со мной будет: опасное?
— Думала, ты похрабрее.
— Какой уж есть. С широко закрытыми глазами в объятия твоего братца не стремлюсь.
— О, это похвально.
Кардинена помедлила, размышляя, и, наконец, прибавила:
— Вся штука в том, что пограничная ситуация может проявить в человеке силы, способности и знания, о которых не подозревает ни он, ни все прочие. В земле Динан такое закрепляется на всю дальнейшую жизнь. А остальное пусть будет для тебя неожиданностью. Иначе не подействует. Так что прощай покуда — и помни обо мне.
— Ну вот, раз уж тебя выдали мне на подержание, — сказал Нойи, едва проводив гостью, — давай для начала уберёмся в зале. Дубину в футляре повесь пока вон на тот гвоздик. Возьми под ним мешок из рядна и грузи всё подряд, что на полу. А потом тащи на задворки — там такой ларь, вроде помойного, но куда как почище. Дамочки сами разберутся.
С томным видом раскинулся на кушетке, что выглядывала из груд изящного тряпья, как вершина айсберга из паковых льдов, и показал мундштуком вынутой изо рта носогрейки:
— Начни вон с того угла, там самые древние наслоения. Эх, тяжкая доля — быть Казановой!
Никакого хохляцкого акцента не было слышно и в помине: должно быть, в нас произошла взаимная аккомодация, решил Сорди.
— Как бы чего лишнего не выкинуть, — произнёс он вслух.
— А тут всё лишнее. Только наслоилось попусту, — хозяин сделал прежний широкий жест. — Играешь роль закваски в здешнем крутом тесте — вот и образуются всякие побочные продукты. Сувенирчики там, амулетики, гостинцы, прочие знаки интимного внимания.
— Может быть, вам…
— Тебе, дружок, тебе.
— Может быть, тебе курить в другом месте? Искра упадёт — пожара наделает.
Нойи расхохотался и чуть привстал с места: невинную попытку рокировки он просёк сразу.
— Загорится — новый дом построят, А мы оба, да будет воля его, через окно успеем выскочить. Ладно уж, давай на брудершафт, хоть и всухую. Ты вообще-то посматривай: вдруг что-нибудь интересное покажется? Спросишь тогда.
И снова опрокинулся назад.
— Но вообще — не мешай зазря: медитирую я, понимаешь.
К этому времени Сорди как раз дорылся до неплохого наборного пола: фрагмент рисунка слегка озадачил его своим чётко антропоморфным мотивом и побудил к дальнейшим раскопкам. Работать оказалось легко: кружева почти ничего не весили, а тяжелые предметы, как-то: флаконы литого стекла с наглухо притёртой пробкой, серебряные и бронзовые кубки на ножке, с двумя ручками по бокам, кофейную мельничку в форме столбца с десятком жерновов внутри, фаллокрипт, выгнутый из бычьей шкуры чётко по форме скрываемого, хлыст, недоуздок и шпоры — он откладывал в сторону, чтобы на досуге выяснить насчет всего сразу. Куда девать очевидное барахло, он сориентировался тоже без проблем: на сундуке с откинутой навзничь крышкой было изображено примерно то, что он вытряхивал из мешка.