— У вас что — на щите семь пилюль рядом с волчьей головой?
А это был намёк на известные гербы: Медичи и Малюты Скуратова. Не очень генеалогически вышло, наверное, да чего уж там…
— Нет, — отвечает этак сухо. — Но что говорю — сделаю. Так решитесь?
— Хватятся.
— Я знаю, кого предупредить. Не мусью Карена, не Керта, головореза этакого: оба мне не слишком верят. Но комендантову сердечную усладу.
Ею совсем недавно стала Эррата Дари, ты ее на днях видел. Первая танцовщица в Динане, местная уроженка, шибко выездная, по вашему выражению, полиглот, знаток всевозможных обрядовых и этнических тонкостей… Все в моём окружении о том сплетничали. И получается, что она мало того — из высших эшелонов Братства, так и с «серой» частью его хороша. А мне всё это выдают так, за здорово живёшь.
— Чёрт с вами, — говорю. — Эррата ведь мой силт на пальце поворачивала. (То есть знаю я, кто на самом деле меня братским колечком припечатал через друга Карена.) Поеду. Ибо, как говаривал Финн Мак Фейн, предводитель фениев: «Просьбу твою я выполню, потому что чую — тут пахнет приключением».
Оба мы знали, что пыжься — не пыжься, а деваться мне по сути некуда и терять тоже. Не чахотка, так аналог местного кагэбэ втихую меня прикончит. Ибо никакое доброе дело не остаётся безнаказанным.
Дождь тем временем начал стихать, переходя в нечто нудное и бесконечное, как осенью. Сорди встал, протянул руку — попробовать воду наощупь. Кардинена тем временем вытащила из сумки сверток с лепёшками, начиненными рубленым мясом и луком, поделила на двоих.
— Ну как, чела, дальше потащимся или здесь заночуем?
— Решай сама. Ты только вот что скажи: вылечили они тебя?
— Вылечили. Отчасти кумысом, но по большей части — каким-то своим травным шаманством. Гнилые ткани сами собой отделялись и выхаркивались наружу. Та пакость до конца дней моих в лёгких сидела, но жить до поры до времени позволяла вполне. А вот что Серые Братья Зеркала меня узнали и сделали своей — то была чистая прибыль. И защитило меня, и подняло над многими.
Хмыкнула.
— Он еще меня напоследок раздел догола и заставил своих огненных девок вокруг меня танцевать в чашах. Светильники такие плюс галлюцинация от дурманной смеси. Мне, понимаешь, чудились саламандры — не саламандры, но нечто похожее. Оборотни. Ты знаешь сказочку о том, что эти ящерки могут не только глотать огонь, но и сами им становиться? В образе прекрасных дев?
— Как в «Золотом горшке» Гофмана, — Сорди кивнул. — Ящерки такие… сквозят и скользят.
— Это было в какой-то горской хижине — отшельника или его самого, Денгиля. Там, на перевале, только и были, что я, да он, да его собаки, да лошади, на которых мы сюда приехали. Нет, неподалёку стадо молочных кобылиц паслось, их для нас доили и сбраживали молоко. А в самом доме только очаг, пирамида такая, сложенная из булыжников под отверстием в потолке, и постель. Нары в два яруса, покрытая шерстяным ковром, тканным в подбор: чёрная волна — от черных овец, белая — от белых, бурая — от бурых. Наверху, где он спал, такого шика не было — солдатское одеяло и шинельная скатка под голову. Да, ещё низкий стол на ладонь от земли — питаться сидя на корточках. Но пол не каменный и не земляной: широкие доски и какое-то хитрое устройство, чтобы чистый пар от печи выходил понизу, а не только поверху вместе с дымом стлался. А вместо окон — застеклённая щель под самым навесом крыши и дверь открывается не внутрь, а наружу: чтобы чужаку в дом не проникнуть.