Уже стемнело, когда разведчик, опустив в мешок немного крупной соли, направился к южной окраине города.
Теперь оставалось главное, ради чего он появился здесь. За последними домами окраины, чуть поодаль от дороги, приткнулась к рощице почти незаметная землянка. Он должен остановить лошадь у этой клетушки, постучать в дверь и попросить напиться. Его вопросы и ответы обитателя землянки заранее известны обоим. Встреча назначена на темное время, чтоб не вызвать ничьих подозрений.
Смолин безошибочно остановился в нужном месте и трижды постучал в дверь.
Встретила его, против ожидания, женщина. Убедившись, что перед ней свой, связная толково и точно сообщила старшине необходимые сведения. Они наполовину состояли из цифр, и разведчица называла их медленно, давая возможность товарищу запомнить каждую.
Поблагодарив женщину и пожелав ей удач, старшина забрался в телегу и дернул вожжи.
Он благополучно миновал патрулей и подъезжал уже к лесу, когда напоролся на облаву. Трое или четверо конных жандармов спешились у телеги, рванули седока за ворот рубахи, швырнули на землю.
Ах, с каким наслаждением поработал бы старшина кулаком по этим наглым, самоуверенным рожам! Но надо было держать себя в руках. Он совал немцам справки, пытался объяснить, что вполне благонадежен, даже расположен к оккупационным властям, но его никто не слушал. Один из жандармов, посвечивая на него фонариком, прокричал озлобленно:
— Все мужик — рус партизан! Все — капут! Молчать!
Через час разведчик уже сидел с десятком женщин и детей в избе на опушке леса.
— Наши парашютистов кинули с воздуха, — возбужденно говорила одна из женщин, — так эти идолы теперь всех хватают.
Помолчала немного, добавила:
— Мучить будут. Страшно мне.
Старшина чиркнул спичкой, осмотрелся. Никаких надежд на побег: окна загорожены дубовыми ставнями, подпола нет.
Он нашел в углу ведро с водой, напился и улегся на кучу тряпья возле огромной русской печи.
Вскоре женщин и детей прикладами выгнали наружу и куда-то увели. Разведчик остался один.
В полночь немцы подожгли избу. Сухие стены мгновенно вспыхнули, горница заплыла дымом, и стало тяжело дышать.
Старшина выбил стекла из рамы, ткнул кулаком в ставню, но сейчас же отскочил в сторону: доска, пропоротая пулей, затрещала.
Тогда Смолин сел на пол и уронил руки.
«Глупо... глупо... глупо... — стучала кровь в виски. — Такой риск, столько сделано — и вот: нелепая облава и нелепая смерть».
Огонь уже прихватил балки потолка, сверху сыпались куски горящего дерева, глина, песок. Копоть выедала глаза.
Смолин сжал кулаки в бессильной ярости, заметался по комнате и виском ударился о печь.