— Да, встретились, Никон Сергеевич. Только обстановка нашей встречи меня не радует.
— Согласен, батенька мой, согласен. Но мы-то с вами причем? Со своей стороны мы сделали все: спорили, предупреждали… Наша совесть чиста, не так ли?
— И да и нет. Предупреждали — это так, но спорили мало. Откровенно говоря, совесть моя не так уж чиста, как мне этого бы хотелось. Мне кажется, я мог бы решительно повлиять на ход дела, но почему-то не хватило мужества спорить.
— Да вы сущий Иисус, батенька! Как это бишь в евангелии: «смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав…» До сих пор помню ведь, а?
— Я атеист смолоду, Никон Сергеевич, и евангелиями не увлекался, — раздражился Гордеев.
— Ну-ну, ершистый какой вы, право! — и Перфильев сейчас же перевел разговор на другую тему: о самолетах-снарядах, о речи Гитлера на праздновании годовщины прихода фашистов к власти и, подойдя к задрапированной карте с флажками, грустно заметил: — Захирела моя политика, захирела. Авось… — но что «авось», он так и не выложил.
Дверь тихо открылась.
— Я не помешаю?
— Войдите.
— Здравствуйте… Кажется, товарищ Гордеев? Мне посоветовали к вам…
— Ольга Владимировна?! — узнал в вошедшей Червинскую Перфильев. — Вы-то как к нам, голубушка? — Он подбежал к ней и, не ожидая, когда она подаст ему руку, сам схватил ее, в перчатке, обеими.
Червинская растерянно смотрела то на него, то на Гордеева.
— Но разве вы не в Москве?.. Никон…
— Сергеевич. В Москве, матушка, в Москве. Как же вы это к нам сюда?.. — И, воротясь к недоумевающему Гордееву, объяснил: — Хирург. Золотой, можно сказать, хирург вашего города. Прошу, знакомьтесь: Червинская Ольга Владимировна.
Гордеев поднялся из-за стола, вежливо поздоровался с дамой. Перфильев продолжал сыпать:
— Наследственная способность исцелять ножом грешные плоти. Папаша ее, профессор Червинский, у Склифосовского в лучших учениках числился и славу его клиники весьма приумножил. Кости сшивать умел, батенька! Кости!
— Я знаю вашего отца, — не спуская внимательного, доброго взгляда с Червинской, сказал Гордеев. — В пятнадцатом году я лежал у него с почкой.
— А я что говорю! — воскликнул Перфильев. — А вот дочь его в вашей клинике преуспела…
— Как он сейчас? — тихо спросил Гордеев.
— Он умер, — ошарашенная таким приемом, несмело произнесла Червинская. — Но коли уж я встретила вас, Никон Сергеевич… Простите меня, товарищ Гордеев, я уж лучше подожду Никона Сергеевича…
— Ждать? Что вы! Идемте, Ольга Владимировна, идемте!..
Перфильев пропустил вперед Червинскую, вышел сам, показал ей на дверь с краткой табличкой: