— Савельич!
— Слушаю, товарищ военврач третьего ранга!
— Хоть бы вы не мозолили эти уставы! Можно ведь проще?
— Слушаюсь.
— Скажите, Савельич… Только правду скажите. Если и будет что, не обижусь.
— Слушаюсь.
— Да перестаньте вы со своим «слушаюсь»! Ну хоть сейчас… Савельич, я не обижала вас?
— Что вы, Ольга Владимировна! Да я завсегда пожалуйста, если чего такое…
— Вот вы мне и скажите: за что вы ко мне так… ну не как ко всем, что ли… Влюбились в меня или другим чем понравилась?
— Так ведь стар я влюбляться-то, Ольга Владимировна. А если где и назольничаю, скажите…
— Вот вы как меня поняли, Савельич! Наоборот, я очень благодарна вам за все ваши заботы. Но чем я их заслужила? Ведь вы за мной, как за дочерью…
И снова ждала, пока Савельич прокашляется, надумает и скажет. Будто и тут боится не угодить ответом.
— Да что же, Ольга Владимировна… Я, конечно, толком вам объяснить не могу, а, правда сказать пристрастие к вам такое имею, это точно. Вот и осколочек мне тогда и другое что…
— Но это моя обязанность, Савельич! И другой бы хирург на моем месте сделал.
— Оно конечно, Ольга Владимировна, все делают. Да только я так скажу: один по службе делает, а другой тоже по службе, а с чувствием. Вот и вся тут эта самая говорильня.
— И все?
— А чего еще? Вся как есть.
Они дошли до хвоста поезда, повернули обратно.
— Краткая же у вас философия, Савельич, — явно не удовлетворенная ответом, произнесла Ольга.
— Ну и построжаете когда, — поспешил добавить Савельич, — поругаете малость, так ведь без злобствия. Другой раз и здря, может, крикните, так опять понимаешь — карахтер. У самой, стал быть, на душе пакостно. А так чего еще? Все тут.
— Спасибо, Савельич. Принесите-ка мне, в самом деле, шинель.
— Слушаюсь! — и убежал вдоль вагонов.
Ольга зябко поежилась. Вдалеке снова вспыхнули лучики, шаря в небе. Ослепительный яркий луч сзади. Выстрелил в тучу, проскользил, будто рассек ее пополам. И еще луч. Где-то совсем близко застучали зенитки. Фонарики на путях погасли. Тревожно, простуженно завыл гудок паровоза. Где-то во тьме блеящий голосок Пластунова:
— По ваго-она-ам!
И эхом:
— По вагонам!.. По вагонам!..
Вздрогнул разбуженный состав, сдвинулся с места. Червинская ускорила шаги, в то же время не в силах оторваться от зрелища: от светящихся черточек, нитей трассирующих снарядов, скрещивающихся, блуждающих в небе острых лучей. Первый немецкий «фонарь» повис над степью. В матово-белом свете отчетливо прояснились кустарники, которые Ольга приняла за холмы, рытвины, овраги, движущиеся за ними колонны машин. Ноющий гул невидимых самолетов…