У нас нет путевого журнала этого путешествия, длившегося с августа 175-го по сентябрь 176 года, но есть кое-какие сведения о нем. Император со свитой проехал по суше через соединенные провинции Мёзия и Фракия до Византии, потом по одной из крупнейших стратегических дорог, соединявших Средиземное море с Черным через Киликийские ворота в Малую Азию, наконец из Тавра в Никополь и Антиохию (здесь его, видимо, и поджидал Кассий). Мы знаем, что он миновал Кирру — родовой удел узурпатора — и объехал стороной Антиохию, к великому огорчению жителей, желавших молить его об отмене осадного положения и, прежде всего, запрета на конские бега. Они слишком много ждали от его легендарной доброты или слабости, во всяком случае, слишком рано. Наоборот: император несколько уменьшил территорию провинции Сирия и сократил полномочия, неосторожно доверенные ее наместнику. По тому же случаю он издал указ, запрещавший легатам командовать войсками в своей родной провинции.
Марка Аврелия явно привлекала не Сирия и даже не роскошная долина Оронта, по которой он как через сад проехал дальше. Видел ли он ослепительно белые стены Апамеи, остановился ли в темно-коричневой Эмессе, встречался ли там с великим жрецом Ваала Вассианом, маленьким дочерям которого Юлии Домне и Юлии Месе гороскопы, говорят, предсказывали царство? Посетил ли знаменитую юридическую школу в Бейруте, где старый Гай писал бессмертные «Институции»? По преданию, сохраненному историком следующего столетия Аммианом Марцеллином, проезжая по Иудее, император воскликнул: «О квады, маркоманы, сарматы, наконец-то я встретил людей, которые упрямее вас!» Если он имел в виду еврейский народ, вернее, то, что оставалось от него на родной земле после отчаянных восстаний, вчистую раздавленных Титом, Траяном и, наконец, Адрианом, то его можно понять. Упрямство этих людей преодолевало все запреты, и римское начальство не знало, что с ними делать. Вопреки намекам, кем-то якобы вычитанным в Талмуде, Марк Аврелий вряд ли спорил там с равви Иегудой о еще более догматической, сектантской и антиобщественной, чем возмущавшее императора христианство, религии. На самом деле он понимал только релятивистскую философию и ничего не смыслил в догматизме религий откровения.
Марк Аврелий не отправлялся по следам Адриана в поездку ради престижа или инспекции. Он не оставил на своем пути памятников, подобно Траяну. За ним ехал Помпеян и переналаживал механизмы, которые то изобретались, то портились волнениями народов, по привычке изобретательных, порывами же мятежных. Императору коммерческая лихорадка была так же чужда, как страсть к игре, а тем более мистический бред, пожиравший Ближний Восток. Он торопился к цели — Египту. Там его тоже влек не призрак славы и роскоши, не блеск богатств, за которыми столько других стремились в страну Осириса, а наоборот: зрелище неподвижно-беспредельного пространства, где спит История. Его телу и духу после многих лет непрерывного напряжения было нужно раствориться в метафизических просторах недвижной земли.