Исследование «Размышлений» показало нам, что, проведя в этом сочинении поперечные разрезы, можно выделить рассуждения об одном предмете, причем необычайно напряженные для античного автора. Тот же эффект уплотнения произошел, когда разрозненные «Мысли» Цаскаля в посмертных изданиях сгруппировали по темам. В обоих случаях никто не может утверждать, что авторы именно так распорядились бы этими беглыми записями и что они вообще предназначали их для какого-то связного сочинения. Таким образом, всякая попытка восстановить целостность отрывков будет произвольной. И все же соблазнительно попытаться это сделать: результатом этого упражнения получаются настоящие эссе в классическом смысле этого слова. Мы уже набросали некоторые моралистические и метафизические опыты Марка Аврелия. Очень симптоматичным и показательным будет и то эссе, где он излагает свой интеллектуальный метод.
«Как все превращается в другое, к созерцанию этого найди подход и держись его постоянно, и упражняйся по этой части, потому что ничто так не способствует высоте духа» (X, 11). Мы узнаем тот урок, за который он был благодарен наставнику Сексту: «Постигающее и правильное отыскание и упорядочение основоположений, необходимых для жизни» (I, 9). Но это не просто применение зазубренного правила, а постоянное усилие аналитического ума, смесь подхода юриста, тщательно подбирающего слова, с механицизмом стоического толка, стремящимся разобрать все идеи и вещи до элементарных частиц, чтобы найти объединяющий их принцип. «Всегда находить пределы и очертания тому или иному представляемому, рассматривая его естество во всей наготе, полно и вполне раздельно, и говорить себе как собственное его имя, так и имена тех вещей, из которых оно составилось и на которые распадается» (III, 11).
Страсть к номенклатуре здесь — свойство не научного ума, а прагматического моралиста, ученика Эпиктета: правильно жить — значит понимать, кто ты и где ты. «Ничто так не возвышает душу, как способность надежно и точно выверить все, что выпадает в жизни, и еще так смотреть на это, чтобы заодно охватывать и то, в каком таком мире и какой прок оно дает, и какую ценность имеет для целого, а какую для человека…» (Там же). Мы уже на пути к полному и точному исчислению составляющих, метод которого будет открыт гораздо позже: от палатки Марка Аврелия в области квадов — прямой путь к камину Декарта в области батавов: «Что оно, из чего соединилось и как долго длиться дано ему природой — тому, что сейчас создает мое представление? И какая нужна здесь добродетель — нестроптивость, мужество, честность, самоограничение, самодостаточность, верность и прочие. Вот почему всякий раз надо себе говорить: это идет от Бога, а это по жребию и вплетено в общую ткань, а это так получается или случай…» (Там же). Если вспомнить, что «общая ткань» тогда представлялась насмерть запутанным клубком, можно оценить, какие требования предъявлял такой ход мысли. Не имея ни интуиции, ни воображения, Марк Аврелий знал, что может рассчитывать только на исчерпывающее рассмотрение.