Всю ночь русские видели горящие костры во французском лагере и пребывали в полной уверенности, что наутро бой возобновится. Однако поутру, когда передовой русский отряд ворвался в лагерь противника, там никого не оказалось. Ней отошел под покровом ночи, причем сумел увести и санитарные фургоны. Русские пустились по следу, который был обозначен мертвыми, оставшимися на дороге, но в это время французский арьергард уже переходил Днепр по льду.
Дюкло, обернувшись назад, увидел полковника де Шавеля, в изнеможении сидящего на берегу. Гренадер, который шел вместе с полковником, пал на дороге, и последнюю милю де Шавель шел один, шатаясь, как пьяный, от истощения и усталости. На берегу ему стало плохо. У него больше не было сил. Дюкло вернулся за ним, взвалил его на плечи и с трудом потащил по неровному, коварному льду, качаясь и падая от тяжести почти бесчувственного тела, повисшего на нем. Когда они перебрались на безопасный берег, Дюкло перекинул левую руку де Шавеля через свою шею и волок его так еще почти до вечера. Дюкло было всего лет двадцать пять. Он начинал свою военную карьеру в боях против русских и австрийцев при Эйлау и Иене, которые после русского похода могли показаться просто детскими забавами. В битве при Аустерлице Дюкло впервые подумал о том, что Наполеон — человек, который никогда не потерпит поражения в бою, и весь мир будет брошен императором к ногам Франции. В русской кампании он был ранен у Вязьмы, но это была только глубокая царапина от пули, и она быстро зажила. Он дрался всю войну, не жалея своего живота, в подражание самому маршалу Нею, которого он боготворил. Но сейчас он чувствовал одно только: ему надо было спасти де Шавеля, этого железного человека, который вышел в бой, имея только одну руку…
Если бы сейчас от Дюкло потребовали делать что-либо еще, а де Шавеля бросить, он, вероятно, сошел бы с ума и начал бы стрелять. Его колеблющийся разум сосредоточился только на одноруком полковнике. «Бросьте меня!» — несколько раз просил де Шавель, но Дюкло, свирепо глядя на него, продолжал тащить. «Я не допущу, чтобы вы погибли, после всего, — отвечал он. — Вы дойдете до Орши. Мы все дойдем до Орши». Он заботился о полковнике, как о малом ребенке, притаскивал ему скудные лакомства, раздобытые невесть где, накинул на него поверх полушубка свой собственный плащ. Ней как-то поинтересовался, куда девался его штабной офицер Дюкло, и когда ему сказали, чем тот занят, Ней велел оставить Дюкло в покое. Ему часто приходилось видеть, как в тяжелых походах люди сходили с ума, но сумасшествие в форме исступленного, фанатического выхаживания умирающего товарища Ней вполне мог извинить.