Я смотрела, как папа втискивается на сиденье рядом со мной. Он выглядел подавленным. Это уж чересчур! Разве случилось нечто, о чем стоит так сильно переживать? Я Почувствовала, что машина просто пропитывается неодобрением, и начала напевать про себя бодрую песенку на мотив «Желтой подводной лодки»: «Сегодня вторник, вторник, вторник. Они едут домой в субботу, субботу, субботу». Очень скоро я стала напевать вслух, только без слов. Отец любил «Битлз» и начал подпевать мне. Если бы он только знал!
Напряжение между нами спало, но все же я мысленно — прямо и однозначно — предупредила родителей: если они вдвоем не сядут в поезд в эту субботу, я тут же выдумаю скандальную историю про свои отношения с членом коммунистической партии и лично приеду в Эдинбург, чтобы поставить в известность всех игроков бридж-клуба.
Родители так и не узнали, чего им удалось избежать, когда согласились вместе уехать домой в назначенную субботу.
Все, что мне оставалось, — ждать.
После того как я укрепила оборонительные сооружения и упрятала под лед эмоции и в школе, и дома, я вполне могла больше не думать о Финбаре Флинне. Ведь его не было рядом, чтобы мечтать, и — что ж — он актер, так что глупо надеяться, что он вел себя естественно. Я ни на минуту не забывала о скором отъезде родителей и мечтала об этом почти все время, когда не спала. Все могло остаться на своих местах, если бы не средства массовой информации и, судя по всему, толстячок Джимбо.
Джек всегда с уважением отзывался об агентах. Утверждал, что хороший агент бесценен, а он сам, имея такую возможность, всегда общался бы с шеф-поваром, а не с сырыми ингредиентами. Еще Джек говорил, что, если вы видите одного и того же человека в разных программах дважды за неделю, значит, у него первоклассный агент.
Что ж, агент у Финбара Флинна, видимо, был более чем первоклассный, потому что его подопечный появлялся везде. Я знаю, что существует теория о концентрации сознания, но это не тот случай. Дело, конечно, в Джимбо. С фотографии в иллюстрированном приложении его клиент улыбался на фоне комнаты в своей квартире. Фотографию я изучила досконально, будто Финбар приворожил меня. Я рассматривала мельчайшие детали: от цвета штор до приглашений, расставленных на каминной полке. «Мистер Флинн, проявляя полное равнодушие к общепринятым нормам, — сообщал интервьюер, — использует свой „Оскар“ в качестве подставки для писем». Наверное, только человека в состоянии, близком к моему, могли заинтересовать подобные вещи. На переднем плане фотографии стоял столик со стеклянным верхом, заваленный книгами. За ним, растянувшись на кремовом кожаном диване, в голубых джинсах и ковбойских сапогах, ухмылялся Финбар. По-видимому, как обычно, проявляя полное равнодушие к общепринятым нормам, он использовал свою итальянскую мебель в качестве половика. Вверху, на стопке книг, лежавших на переднем плане, я заметила полное собрание произведений Элиота. Книга была открыта и лежала обложкой вверх — слишком подчеркнутая небрежность. «В последнее время для релаксации я перечитываю поэзию Элиота. Она создает хороший контраст с текстом „Кориолана“… Элиот давно является моим любимым автором…» — строки из интервью. Сначала я механически прочитала их, потом до меня дошел смысл…