— Потому что ты моя… — О Господи, что? Мое сердце бешено забилось. — Пара чистых глаз.
— Вот как.
Я подумала: ««Пара чистых глаз» — это не «сердечная привязанность», но все лучше, чем ничего».
— Знаешь, ты ведь как лакмусовая бумажка. Я во все это влип, вот и решил, что ты поможешь мне понять, объяснить, пропал я совсем или еще выберусь.
— Вот как, — повторила я.
Он засмеялся.
— Если честно, мне хотелось, чтобы ты взглянула на меня разок и уверила меня, что все не так плохо.
Я вздохнула. Выиграю или проиграю, но рискну.
— Ты хочешь знать, что я вижу сейчас?
— Мы же по телефону говорим, Корнелия.
— Знаю. Но уж такая я способная. Могу видеть, даже если тебя здесь нет. — Везде и всюду, стоит только закрыть глаза, Тео.
— И что ты видишь сейчас?
— Синяки. Довольно большие, но я видала и похуже. Хочешь знать, что еще?
— Что еще?
— Я вижу человека, в котором еще осталось немного желания рискнуть. Мужчину, который должен продолжать верить.
Последовала пауза.
— Доброй ночи, Корнелия, — сказал Тео своим обычным голосом.
Доброй ночи, милый Тео, доброй ночи, доброй ночи. До свидания.
Дождь никогда не идет, он льет как из ведра. Очень удачная идиома. И вот он собирался залить дом Браунов со снесенной крышей, промочив нас всех до нитки.
В тот вечер моя мама пошла с Клэр в гости к Сандовалам. Дипломатическая миссия, хотя я лично не видела в этом большой нужды. Цивилизованные люди не клеймят родителей за поведение их дочери, какой бы беспечной и неверной она ни была, а Сандовалы были людьми цивилизованными. И, без сомнения, Тео заранее поставил их в известность, объяснив, что в их расставании с Олли никто не виноват, хотя, если подумать, это означает, что виноваты оба. К тому же, а это важнее всего остального, Ингрид и Руди любили Элли и Б., и они отвечали им взаимностью.
Мать вернулась домой через час, а Клэр осталась ужинать.
— Клэр стала рассказывать о шведских блинах голосом, каким люди обычно говорят об Эвересте или луне, так что она еще не закончила, а Ингрид уже отмеряла муку, — сказала моя мать. Затем она подошла ко мне и прикоснулась к моему свитеру. А потом к запястью. И улыбнулась. — Она славная девочка, детка. И она боготворит землю, по которой ты ходишь.
— Взаимно, — призналась я.
— Да, я вижу, — ответила мама. Она отпустила мое запястье, снова улыбнулась и отправилась по каким-то делам, надеясь притушить свое беспокойство по поводу Олли домашними делами — выбиванием ковров и мытьем кафеля в ванной комнате. Если бы на улице не было уже так темно, она наверняка пошла бы в свой сад, где мучила бы какое-нибудь растение, чтобы заставить его хорошо себя вести и давать пышные цветы.