Однако принявшая чашу рука замерла, остановилась на полпути к губам. Что-то здесь…
– Милорд?
Нежная рука легла на плечо. Придвинувшись ближе, леди слегка коснулась грудью его локтя.
– Вам не нравится вино, милорд?
– Нет, дело не в этом, – пробормотал он, не отводя взгляда от чаши. – Дело в…
– Выпейте же, – попросила она. – Выпейте, а после идемте со мной.
Его мучила сильная жажда. Солнце припекало невыносимо, а вино было охлаждено в ближайшем ручье. Он давно ничего не ел, и вино немедля ударит в голову, но что это может значить в такой веселой и беззаботной компании? К тому же, все смотрят на него, смотрят и ждут, когда же он к ним присоединится…
С этими мыслями он поднес чашу ко рту и сделал глоток.
Багряная жидкость заструилась по горлу в желудок, неся с собой благодатную прохладу. Каждая жилка, каждый нерв запели, зазвенели от восторга: такого вина он не пробовал никогда в жизни! Он глотал и глотал – жадно, ненасытно, и чем больше пил, тем больше хотелось еще, но вот он запрокинул чашу, осушив ее до дна, и содрогнулся, ибо вокруг…
Вокруг не осталось ничего – ни солнечного света, ни ручья среди зеленого луга. Только придворные по-прежнему толпились вокруг, но обращенные к нему лица сделались дикими, нечеловеческими, а повсюду воцарился мрак.
Роскошная дивная леди, лучась алчным, азартным восторгом, отступила назад. Стоявшая поодаль Инвидиана сардонически зааплодировала и с хищным довольством улыбнулась Девену через зал.
– Прекрасно сработано, леди Карлина. Ахилл, в кляпе больше нет надобности. Отныне он не станет призывать против нас никаких имен.
Опустевшая досуха чаша выпала из рук Девена и зазвенела о каменный пол. Вино дивных… Зная, чем грозит их угощение, он стойко отказывался и от еды, и от питья, но в конце концов плоть подвела: телесные надобности и побуждения сделали его легкой мишенью, позволили обморочить.
Теперь ему не спастись, даже если Луна придет на помощь сию же минуту.
Попытавшись воззвать к именам, что послужат ему защитой, он не сумел вспомнить ни одного. Густой туман в голове затмил лик… чей лик? Ведь есть же на свете кто-то – он знает, он же ходил в церковь, молился…
Но и молитвы начисто стерлись из памяти. На их силы можно более не рассчитывать.
Спотыкаясь на каждом шагу, провожаемый общим смехом, он двинулся прочь, дабы укрыться в углу зала. В конце концов стоицизм, служивший ему опорой с момента пленения, дал слабину. Жажда не унялась, все тело заныло, побуждая взмолиться: еще чашу, еще хоть глоток…
До хруста в суставах сжав кулаки, Девен с трепетом ждал, что последует дальше.