…а ты простила, Эйо? Ты убила.
— Не из мести. Чтобы выжить.
…но убила.
— Да. Мне жаль.
Земля молчит. И то иное, разбуженное, в ней разглядывает меня, выискивая нечто, понятное лишь ему одному.
…хорошо.
Пальцы корней разжимаются, но у меня не остается сил, чтобы встать. И я отползаю на четвереньках, добираюсь до черты, за которой начинается живая земля. А Дарина бросается, обнимает, помогает сесть.
— Ну что?
Перед глазами все плывет от слабости.
— Он, — я провожу языком по губе, — он уйдет. Только землю надо накормить… хорошо накормить…
— Накормим, — обещает Дарина и сует в руки флягу из выдолбленной тыквы. — На вот, выпей, альва. Легче станет.
Питье пахнет мятой и ромашкой. Жажда сильна, но…
— Спасибо.
Отказаться мне не позволяют. Жесткие пальцы впиваются в шею.
— Пей, альва, пей. — Дарина прижимает долбленку к губам и поднимает, в горло льется отвар, и, чтобы не захлебнуться, мне приходится глотать. — Вот так… умница…
Ромашка почти заглушает сладковатый вкус гиссовой травки.
— Ты… обещала.
— Я отдам тебе обещанное, — говорит Дарина. — Я не лгунья. С тобой положу.
Я еще успеваю ощутить, как ремень захлестывает ноги. Ощущаю петлю на руках. И теплый плащ, которым меня укрывают.
— Спи, альва. — Шершавая ладонь Дарины приглаживает волосы. — Отдыхай. Ночь будет долгой… — Она подымается. — Я сама вышивала платье. Из тебя получится красивая невеста.
Я борюсь со сном, пытаюсь вырваться из мягкой опасной неги.
Не получается.
И уже сама земля поет колыбельную голосами вызревающих трав. Я проваливаюсь в забытье. И выплываю. Цепляюсь за запахи, за солнечный свет, который вдруг идет на убыль. Я открываю глаза и вижу звезды… одну, две — целую горсть, которую рассыпали над лесом.
Красиво…
И луны полушка.
Две луны. От слез двоится. Я только и могу, что плакать, дожидаясь полуночи. Люди верят, что магия привязана ко времени, а в ритуалах важна точность.
Я не хочу… не здесь. Не так.
За что?
Кому она отдаст ту, другую роль? Сыну? Мужу? Брату? Или кому-то, кто, исполнив предназначение, останется со мной на поле? Землю накормят не только моей силой, но и свежей кровью, так вернее.
И когда между мной и луной встала черная тень, я захрипела.
— Нельзя, — тень с легкостью подняла меня на руки, — верить людям.
И нелюдям тоже. Но если бы я могла, обняла бы Одена.