Шкет же, напротив, держался уверенно и солидно: не суетился, лишних движений не делал. Он возмужал, окреп, раздался в плечах и уже не напоминал того тощего салагу Виталика Рыбакова, который пару лет назад, по дурости, ограбил собственного отца и едва не был отпетушен в СИЗО. Когда-то он выделялся среди сверстников худобой и высоким ростом, но именно с той поры, со времен 72-й камеры, рост его неожиданно замедлился, словно Шкету по каким-то причинам надоело выделяться. Его макушка застряла на отметке метр восемьдесят, а весь жизненный сок ушел в руки, кулаки и шею. И с лицом тоже что-то произошло — оно огрубело не по годам, стало неподвижным, как глиняная маска, словно и здесь Шкет каким-то образом решил уйти в тень, спрятаться. Хотя той же губастой блондинке, судя по всему, он нравился и таким.
— Шкет, ты не поверишь! Чего было-то! — завопил Крыса, успевший принять за вечер несколько бокалов «ерша» и изрядно окосеть.
— Да, было! Было! Отбуцкали троих бандюков на джипе! — загудели голоса. — Даже четверых! Их ведь четверо было…
Шкет не спеша прошел к центральному столику, ему тут же уступили места. Франц, совмещающий роли владельца, шеф-повара и официанта «Кружки», поднес два бокала светлого и блюдо с жирным шашлыком. Шкет отпил из бокала, не обращая внимания на галдеж, затем громко рыгнул и бросил:
— Ну, так что вы там накосячили?
И посмотрел на Крысу. Крыса, в отличие от него, так и остался худосочным, востроносым и нескладным, как мальчишка-переросток. И даже черная куртка телячьей кожи, в народе именуемая «вэвээской», и выглядывающая из-за воротника татуировка на шее в виде каких-то переплетенных то ли лезвий, то ли когтей не делали его старше.
— Представляешь, вчера катаемся мы такие с Бомбой, Ханом и Мильонщиком, — взахлеб начал рассказывать Крыса. — Ну, думали цыгана одного выловить в Западном поселке, то да сё… А тут по встречке джип какой-то здоровенный прет, представляешь? Ну, с вагон размером, не меньше! И прямо перед нами налево пошел, внахалку так, представляешь? Всю улицу перегородил! Я такой еле увернулся, бампер ему срезал, себе всю правую бочину расцарапал! Остановился такой, ору: все, валим уродов на х…!
Шкет при этих словах не удержался, улыбнулся. Мальчишеский вид Крысы как-то не вязался с грозной командой.
— А Бомба мне: нет, давай их удивим сначала! — завопил Крыса радостно, истолковав, видно, улыбку вожака по-своему. — Ладно, это… Ну, удивим, думаю! Выхожу, а там трое старых козлов навстречу, грабли в мастях, рожи углом. И один там, на гориллу похожий, как попер на меня, как попер… Всю жизнь, грит, будешь мне должен! А у самого глаза по полтиннику, слюной брызжет, от морды прикуривать можно! Я такой спокойно ему, будто ничего не просекаю: да вот, ехал по главной, соблюдал правила, знать ничего не знаю. Ты бы видел, как он пасть раскрыл! С говном сожрал бы! «Мочите, — орет, — их насмерть!» И те двое — на меня! А тут — Бомба с Ханом! И Мильонщик! Выскочили на раз-два-три! Дыц-дыц — одному в рожу выстрелили, второго Бомба ножиком ковырнул! А я тому, горилле, из «осы» прямо в грудянку, тот аж по асфальту покатился! Во, дела!!