– Я, вы, Сидоров… – Я загибал пальцы, опасаясь ошибиться. Забавно было считать таким образом миллионы в драгоценном металле. – Елисеев, Кокорев и Губонин. Всего шесть. Против их… – Махнул головой за плечо.
– Против их двух, – поддакнул золотопромышленник. – А ежели вы упрямиться не станете да к князю Константину на поклон пойдете, так и с Михаилом Христофоровичем стакнуться несложно станет. Да и с государем…
– А Штиглиц с Гинцбургом останутся не у дел, – согласился я. – И прав у них будет не больше, чем у прочих. Прекрасно!
– Барыши свои они все одно получат. Однако же не со всего капитала, а с малой части. Оно, конечно, вроде и не мое дело, Герман Густавович, только не по-людски как-то – в государеву казну руки-то совать. Поделом им…
– Можно подумать, великие князья… – начал я и был тут же прерван ставшим вдруг жестким, как отцовский ремень, Асташевым:
– А не нужно! Не думайте, Герман Густавович. Не наше это. Они внутри семьи всегда сговорятся, а мы от дум сих скорбных волосья с головы теряем.
– Möchten Ihre Geste noch was?[10] – не глядя на Асташевых, спросил у меня подошедший половой.
– Nein, danke, – ответил, опередив меня, ротмистр. – Мы уже уходим… Putain allemand![11]
Глава 4
Прелюдия к медным трубам
Графа Строганова было трудно не узнать. Высокий, прямой как жердь, седой насупленный старик в генеральском мундире. Он него веяло таким аристократизмом, такой привычкой властвовать, что, хотел он того или нет, вокруг его стула образовалось свободное, никем не занимаемое пространство.
Честно говоря, не ожидал его увидеть в Николаевском зале Санкт-Петербургской городской думы, снимаемом Вольным экономическим обществом под публичные доклады. Была крошечная, микроскопическая надежда, что лекцию посетит кто-нибудь из царских детей – Александр, а еще лучше – Николай. Но сколько я ни вглядывался в лица, царевичей не опознал. А вот Строганова было невозможно не заметить.
Артемка развешивал заранее приготовленные карты, схемы и графики, а я продолжал выискивать знакомые лица.
Сидоров – это понятно. Его доклад только что кончился. Купец ответил на несколько вопросов и занял место в первом ряду. Хотел и меня послушать. Жаль красноярского золотопромышленника и энтузиаста северного морского пути. Он готовился, нервничал. В Кронштадт ездил, на первый и единственный в мире ледокольный русский буксирный пароход «Пайлот» смотрел. С хозяином его, Михаилом Бритневым, разговаривал, чертежи выкупил. А публике не угодил. Не нашлось в спиче той изюминки, что разжигает в сердцах любопытство. Оставалось после его слов ощущение, будто сибирский богатей с жиру бесится. Будто проводка караванов кораблей через Северный Ледовитый океан – это такая изощренная прихоть. Вот уж не хотелось бы, чтобы и моя речь о чугунке была воспринята обывателями как оправдание для относительно честного разворовывания казенных средств. Не хотелось так сильно, что я намеренно убрал из доклада все абсолютные финансовые показатели, выраженные в рублях. Оставил только относительные, вроде