— Товарищ лейтенант! Я медку принес, как вы и просили… — и тут заметил, что у Васильева странное, какое-то хмуро-враждебное выражение лица. Он еще не успел ничего подумать, как сзади больно рванули за плечи, и Тхоржевский ударился грудью о твердую сухую землю. Кто-то навалился тяжестью на спину, и умело вязал заломленные руки, но Казимир не сопротивлялся, глядя туда, где в нескольких шагах от него растекалась лужа меда из разбитой вдребезги корчаги.
* * *
— Ну что? Долго еще в молчанку играть будешь? А? — особист из СМЕРШ поставил одну ногу на стул и наклонился совсем близко, так что Казимир почувствовал, как изо рта у него несет махорочным духом. — Нечего сказать? Совсем нечего? Ты куда вчера ходил?
— К деду… за медом, — глухо отозвался солдат, морщась от этого непереносимого запаха, — на хутор ходил. Меня лейтенант Васильев попросил.
— Попросил… С лейтенантом вашим мы еще разберемся, меду ему захотелось! А вот с тобой… Какой, к чертовой матери, хутор, Тхоржевский? К родственникам ходил? Расстреляли твоих деда и бабку еще в сороковом, Тхоржевский! Понял? Расст-ре-ля-ли! Как шпионов, работавших на польскую разведку, к стенке поставили. В сороковом году! Что скажешь?
— Не работал дед ни на какую разведку, — упрямо сказал Казимир. — Он пчел разводил. Мед…
— Мед? Ты что тут лепишь, рядовой? Дед твой, Болеслав Тхоржевский, был из польских аристократов. Якшался в свое время с румынами из Трансильвании, темные дела какие-то творил. Ты знаешь, что о нем ни в одной тамошней метрической книге записи нет?
Казимир Тхоржевский молчал. Он знал. С самого детства знал, что дед и бабка — не такие как все остальные. На старых потемневших портретах в доме были и их лица — ничуть не изменившиеся. Но всякий раз когда он, еще мальчишкой, пытался поговорить об этом с дедушкой, тот мягко его останавливал: «Не время, внук. А как придет оно, это время — ты сам все поймешь». Поэтому он сейчас упорно молчал, понимая, что выхода уже нет.
В кабинет постучали и вошел вестовой с какой-то запиской. Капитан быстро пробежал глазами строки на листе бумаги, побледнел, кивком головы отпустил вестового прочь. Потом с размаху кинул бумагу на стол, прижав ладонью.
— Знаешь, что случилось, Тхоржевский? Могу сказать. Вот что. Особая группа, посланная на этот твой хутор — да, да, чего уставился, можем и мы пройти там, где ты прошел! — вся эта группа при попытке задержания твоих… родственников, была УНИЧТОЖЕНА! Вся!. Ты понял, что это значит?!
— А дед и бабушка? — тихо спросил Казимир. Особист несколько мгновений оторопело смотрел на него, запнувшись на полуслове. Потом оскалился, как зверь.